– Сколько тех всплытий… даже таких феерических.

– Нехорошо завидовать.

Он засмеялся, а я продолжила: – Есть еще соперничество и конкуренция... азарт. Они соревнуются с американцами – любыми способами доказывая что-то друг другу. И те и другие ведут себя, как мальчишки, я считаю – глупо рискуют иногда, особенно наши, – отвернулась я к стойке и увидела, что несут наш заказ.

– Спасибо, Артем. На вид очень вкусно. Теперь твоя очередь, рассказывай.

– Давай сначала поедим, – отстраненно предложил он. Мы поели, не спеша и молча. Внутри зразы, которая лежала в крохотном гнезде из риса и вареных овощей, оказалась какая-то исключительно нежная масса. Я спросила, и оказалось, что это тертое вареное яйцо, очень острый расплавленный сыр и сливочное масло.

– Вкусно.

– Хочешь еще?

– Наверное, хочу – еще одну, но без гарнира, – призналась я.

– Я закажу, – улыбался он, – и давай сегодня поговорим о тебе? Покажешь своих сыновей?

– Ну, я же обещала, – открыла я сегодняшний снимок и показала ему своих парней. Он внимательно вгляделся в их лица, форму и поднял на меня удивленный взгляд: – Они что – медики?

– Да, будущие военные медики. Думаю, Рома мог бы стать хорошим хирургом – он не такой впечатлительный, а Сережка – психиатром, он очень чуткий... душевно чуткий. Но выбирать не мне, это должно быть их решение.

– Даже не посоветуешь?

– Только если спросят.

– Почему военные? Зачем это, Зоя? Что хорошего в этой военщине? Мужественность, благородство?

– А что – мужественность только у военных? А благородство…

Я задумалась... Принесли добавку и я принялась за нее...

Еще когда мы жили у Белого моря, в береговых частях уже служили женщины. В основном на нестроевых должностях – секретчики, строевики, связисты, делопроизводители, взвод охраны – они отслеживали пропускной режим. И как-то в часть приехал с проверкой Герой. Этого адмирала называли только так и не иначе. Должно было состояться совещание по ремонту лодок, а работы на нашей шли тогда как раз в торпедном отсеке Усольцева, и командир взял его с собой – вдруг возникнут вопросы?

Береговое начальство ублажало проверяющих по-разному – застольями, тушками дикой семги, ведрами беломорской сельди особого посола, банками икры, дорогостоящими макетами кораблей… Даже ходили слухи о наличии в ассортименте местных гетер, но Герой точно был не по этой части – слишком много пил, а еще был редкостным хамом. Женщины называли его между собой не Героем, а Уркой.

К его приезду в штабе выставили что-то вроде почетного караула – матросок из взвода охраны. Ладно – на входе, в вестибюле… Но место на площадке между этажами зачем-то досталось щупленькой маленькой девочке. Не такая и молоденькая – лет тридцати, она была замужем за офицером, который и устроил ее на службу. Вот только выглядела она несуразно – в большой мужской рубашке с матросскими лычками на погонах, ползущих с плеч и с затянутым при помощи галстука широким воротником. На службу женщин брали, а вот форму тогда выдавали не везде. Рубашки снимались с мужей, а юбки шились из старых брюк или положенных мужьям отрезов форменной ткани.

Проходя на второй этаж с офицерами, Герой остановился перед матроской и брезгливо спросил:

– Это что еще за…? – и грязно выругался.

– Матрос Понятина, товарищ адмирал, – отрапортовал сопровождающий его командир части и они прошли дальше.

Эта история разнеслась и смаковалась. Над ней и смеялись и одновременно сочувствовали пострадавшей, искренне возмущаясь хамским поведением Героя. Бедная Понятина вначале плакала и пряталась, а потом как-то пообвыкла. Усольцев тоже был в той группе сопровождения. Я какое-то время решалась, но все-таки не утерпела и спросила его, когда вечером выдалась тихая свободная минута:

– Сколько вас там было?

– Восемнадцать человек.

– Восемнадцать мужчин-офицеров, в присутствии которых оскорбили женщину, – протянула я нейтральным тоном.

Он весь подобрался, развернулся ко мне и вдруг предложил:

– Может, будем говорить обо мне?

– Да, будем говорить о тебе. Как ты чувствуешь себя после этого?

– Прекрасно, Зоя, – криво улыбнулся он уголком рта.

– Значит, оскорбление женщины…

– Там не было женщин! Там был матрос на службе и при исполнении. А теперь послушай, пожалуйста, – притянул он меня и поставил перед собой: – Времена того благородства, которое имеешь в виду ты, давно прошли. Белые перчатки сейчас положены только к парадной форме, но даже если бы… если бы в лицо Герою полетела моя перчатка, ты думаешь – что? Назавтра последовала бы благородная дуэль на шпагах или пистолетах? Нет, Зоя. Я пробкой вылетел бы на гражданку с волчьим билетом. Потому что честь и совесть сейчас тоже не обязательны – весь Флот знает, как он получил свою награду. И так везде! Наказание невиновных и награждение непричастных, Зоя, это реальность. Дальше… что, если бы вместо нее там стояла ты?

– Перегрызла бы ему глотку, – прошипела я, честно глядя ему в глаза.

– А я думаю – пощечина… – не согласился он, – может это и всколыхнуло бы в нем что-то мужское, но итог был бы один. И все-таки? Несмотря на то, что это означало бы крах твоей и моей службы...?

– Наверное, независимо… – прошептала я, опуская взгляд.

– Поэтому ты никогда не будешь служить. Потому что я знаю реалии и знаю, с чем бы тебе пришлось столкнуться. Знал и ее муж, но на службу ее устроил. И он не пошел на следующий день бросать в лицо Герою перчатку. Хотя именно он несет ответственность за свою женщину. И она тоже умылась, отряхнулась и опять проверяет пропуска. И даже форму не подогнала. Хотя эта служба для нее не вопрос жизни и смерти – они не голодают.

У меня есть моя женщина и мои дети. И рисковать карьерой ради чужой бабы я никогда не стану, потому что в первую очередь – вы... Вы должны быть накормлены и обеспечены крышей над головой. Нет уже того благородства, Зоя, и тоскуешь по тем временам не ты одна. Когда-то оно практиковалось в известных слоях общества и привносилось в отдельные его группы и да – лейтенант мог бросить перчатку в лицо старшему по званию. Насколько это умно – вопрос второй, но ему ответили бы адекватно, иначе не поняло бы то самое общество. Сейчас всем плевать на мифическое благородство, уберечь бы крохи и остатки достоинства, – зло выдохнул он.

– Витя, не злись, пожалуйста, – мирно попросила я, – ты все объяснил очень доходчиво. И почему ты злишься сейчас, я тоже понимаю – не на меня… И как вообще тогда можно отстоять это достоинство в такой обстановке?

– Есть невербальные знаки, Зоя… – отпустил он меня из рук, – я, например, четко знаю предел того, что готов вытерпеть, и когда этот предел близок, я даю понять это, сам толком не понимая – как, но зато понимают меня. Я вынесу самый черный мат в свою сторону, но только если заслужил его, но оскорблять себя вот таким образом не позволю никогда. Они трусы и чувствуют это. Тем самым местом чувствуют и дают задний ход. У них чувство самосохранения гипертрофировано, слишком ценны они сами себе. И это чувство говорит – отступись, это предел, дальше этот человек опасен.