– Да, Джо хороший парень, – задумчиво пробормотал отец.

– Да кто ж обращает внимание на усталость, – беспечно сказал я, видя, что он по-прежнему молчит.

– Ну да, конечно. Наверное, тебе нужно бороться с судьбой. В любом случае, когда сильно устанешь, бросай все и ложись отдыхать. Даже лучшей призовой лошади нужно давать передышку на крутом подъеме.

Он скопил немного денег и стал просматривать объявления о продаже подержанных вещей в газете «Век». Однажды он написал какое-то письмо, а несколько недель спустя съездил в Балунгу и привез оттуда доставленное поездом инвалидное кресло.

Когда я пришел из школы, оно стояло во дворе, и я с изумлением уставился на него.

– Оно твое, – крикнул отец из конюшни. – Запрыгивай в седло и прокатись по двору.

Кресло было тяжелым и громоздким. Такая конструкция не предусматривала легкости. Два огромных велосипедных колеса крепились к раме сзади, а еще одно, небольшое, было вынесено вперед на литой вилке. Две длинные ручки по обе стороны сиденья соединялись рычагами с коленчатым валом на оси. Ручки нужно было двигать взад и вперед поочередно, так что, когда одна находилась впереди, другая была сзади. На правой ручке имелось приспособление, позволяющее седоку поворачивать переднее колесо вправо и влево.

Чтобы сдвинуть кресло с места, требовались немалые усилия, но потом надо было просто ритмично работать руками, и оно ехало.

Я влез в кресло и поехал по двору – сначала рывками, но спустя какое-то время я научился на секунду расслаблять руки после каждого взмаха, и коляска пошла плавно, как велосипед.

Через несколько дней я уже разъезжал на ней по дороге, и мои руки работали, как поршни. Я ездил на ней в школу, и все ребята мне завидовали. Они влезали в коляску и садились либо мне на колено, либо друг против друга на изгибе вилки: сидящий впереди мог ухватиться за ручки пониже меня и помочь двигать их взад-вперед. Мы называли это «отработать проезд», и я охотно возил всякого, кто отрабатывал свой проезд. Однако те, кто сидел впереди, быстро уставали, поскольку руки у них не были натренированы костылями, и тогда мне приходилось самому управлять ручками.

Инвалидное кресло расширило мои возможности, и теперь я мог добираться даже до реки Тураллы, которую обычно видел только по воскресеньям или когда отец ездил туда на дрожках, поскольку она находилась в трех милях от нашего дома.

Джо часто ходил на реку ловить угрей, и теперь я мог сопровождать его. Мы привязывали две бамбуковые удочки рядом с сиденьем, клали на подставку для ног мешок из-под сахара, который предназначался для пойманных угрей, и отправлялись в путь. Джо сидел впереди и работал ручками короткими, быстрыми рывками, в то время как я сжимал их сверху, и мои взмахи были длиннее.

Обычно мы рыбачили по субботам ближе к вечеру и всегда уходили из дома после обеда, чтобы попасть к омуту Маккаллума до заката. Омутом Маккаллума называли длинную темную заводь, тихую и глубокую. По берегам росли красные эвкалипты, чьи мощные ветви тянулись к воде. У них были шишковатые искривленные стволы, почерневшие от лесных пожаров; на некоторых еще виднелись длинные клиновидные шрамы, когда-то оставленные аборигенами, срезавшими кору для постройки каноэ.

Вид этих эвкалиптов пробуждал нашу фантазию, и мы с Джо придумывали увлекательные истории и тщательно осматривали деревья, пытаясь отыскать следы каменного топора, которым туземцы срезали кору. Некоторые шрамы были маленькими, длиной с ребенка, и мы знали, что из таких кусков коры изготавливались кулеманы – плоские блюда, на которых женщины укладывали спать младенцев или несли собранные ягоды домой.

Одно такое дерево росло возле омута Маккаллума, и его огромные извивающиеся корни торчали прямо из воды. Тихими вечерами, когда наши поплавки неподвижно застывали на лунной дорожке, темная вода у наших ног вдруг покрывалась сверкающей рябью и из реки выныривал утконос. Он внимательно смотрел на нас блестящими глазками, а потом, изогнувшись, скрывался в своей норке, устроенной между тонувшими в воде корнями старого дерева.

Утконосы часто плавали вверх по реке против течения, а потом, не поворачиваясь, дрейфовали обратно, выискивая по пути гонимых течением червей и личинок. Иногда мы принимали их за рыбу, поскольку на поверхности виднелись только их изогнутые спины, и мы закидывали на них удочку. Если кто-то из них попадался на крючок, мы вытаскивали его на берег, гладили меховую шкурку и мечтали о том, как хорошо было бы оставить его себе, но потом отпускали.

В норах под деревом жили еще и водяные крысы. Они доставали с илистого дна двустворчатые ракушки и разбивали их о плоскую поверхность одного гигантского корня, откуда мы собирали осколки в мешок и несли их домой на корм курам.

– Здесь самая лучшая ракушечная крошка, – говорил Джо, всегда склонный к восторженным преувеличениям.

Например, мое инвалидное кресло он называл «лучшей машиной, какую он видел в жизни», и не понимал, почему на них не устраивают гонки.

– Ты бы запросто стал чемпионом, – уверял меня Джо. – Даже если бы стартовал вместе со всеми… это не имело бы значения. Ни у кого нет таких сильных рук, как у тебя. Ты бы с легкостью всех обогнал.

Так он рассуждал, пока мы сидели друг против друга в кресле, ритмично орудуя руками по пути к реке. Сегодняшним вечером мы оба были очень счастливы, потому что сделали приманку.

Ловить угрей на крючок бывает весело, но с приманкой гораздо веселее и улов намного больше.

Для изготовления приманки надо было цеплять червей на скрученную шерстяную нитку до тех пор, пока не получится один гигантский червь длиной в несколько ярдов.

Затем эту длинную нить с червями сворачивали в клубок и прикрепляли к леске без поплавка. Заброшенная в воду приманка опускалась на дно, и там на нее почти сразу набрасывался угорь, чьи острые зубы застревали в шерсти.

Когда рыбак, который держит удочку, чувствует, как что-то тянет ее, он выдергивает угря из воды, и тот падает на берег, вцепившись в приманку. Тогда нужно быстро схватить его, пока он не улизнул обратно в реку, разрезать ему спину ножом и сунуть в мешок.

Угри скользкие, их трудно удержать, а иной раз на берег выбрасывались сразу два, и тогда мы с Джо бросались на них, хватали, но они выскальзывали из рук, и нам опять приходилось их ловить. Ожидая, пока клюнет, мы натирали ладони сухой землей, чтобы приставшая к ним пыль не давала рукам скользить. От слизи, покрывавшей тело угря, пыль на ладонях превращалась в липкую грязь, и через некоторое время нужно было мыть руки и снова натирать их землей.

Добравшись до старого эвкалипта, мы развели костер и вскипятили чайник, куда моя мать заранее положила чай и сахар. Мы смотрели, как стаи уток быстро летели вверх по реке, четко следуя всем изгибам ее русла и резко взмывая вверх, заметив нас.

– Мощные тут утки водятся, – сказал Джо, уплетая сандвич с толстым куском солонины. – Вот бы мне столько пенни, сколько уток, к примеру, отсюда до Тураллы.