В провинции публично праздновали лечение туберкулином. Альфред Гротьян, основатель социальной гигиены, сообщал о подобном празднике в Графсвальде: «Парадная речь терапевта, публичные инъекции избранным больным, хвалебная ода Роберту Коху! Эта любовь к парадам и пафосным театральным митингам эпохи Вильгельма II не миновала и медицину и гигиену»[554]. Во всеобщем ликовании иногда звучали националистские нотки: Кох обошел своего французского соперника Луи Пастера!

Врачи без тени сомнения тестировали туберкулин на пациентах без их ведома. Иные медики целенаправленно выбирали умирающих от туберкулеза больных, чтобы после их смерти провести вскрытие и исследования. Препарат вводили даже чахоточным детям — не столько ради их выздоровления, сколько ради результатов эксперимента.

В Кёнигсберге один врач пользовал туберкулином ребенка «в безнадежном состоянии в последней стадии воспаления мозга», хотя о выздоровлении не могло быть и речи. Врачу нужны были результаты воздействия препарата на организм[555]. В Берлине ребенку двух с половиной лет, уже в коме от туберкулезного менингита, делали уколы туберкулина, только чтобы снять опасные отеки. «В этом случае, на последней стадии болезни, — постановил лечащий врач, — когда смертельный исход уже предрешен, я принял решение провести эксперимент с препаратом»[556]. Никто тогда не протестовал против экспериментов на людях[557].

Массовый эксперимент закончился бедствием: вскоре выяснилось, что Кох преждевременно опубликовал результаты своих опытов и слишком много пообещал. К концу года эйфория улеглась и возросло число критических сообщений и сомнений. Туберкулин обнаружил тяжелые побочные действия, среди прочего — резкие перепады температуры, коллапсы, стенокардию и отек легких. Больным становилось хуже, у некоторых пациентов препарат вызывал тяжелые симптомы, которые сводили их в могилу.

Больные чахоткой в еще не терминальной стадии стали умирать, в Берлине в течение суток после единственного укола скончался один младенец[558]. Даже те пациенты, которые считались выздоравливающими, страдали от тяжелых побочных действий и рецидивов. Среди них были и те, на ком испытания туберкулина прошли вроде бы удачно.

Врачи стали прерывать лечение туберкулином. Несчастье коснулось всех, даже тех, кто не был причастен к туберкулиновой эйфории. Двенадцатилетний Теодор Бругш вспоминал об одном кафе, которое превратили в пункт туберкулиновой терапии: «…благодаря своим ежедневным прогулкам того времени я знал, что перед этим домом всё чаще стали останавливаться фургоны для перевозки покойников. Так же скоро, как там была устроена туберкулезная лечебница, все ее пациенты стали умирать»[559]. Спустя два месяца после введения в действие туберкулина медики потребовали, чтобы Кох опубликовал состав препарата.

Во второй публикации 15 января 1891 года Кох пояснил, что туберкулин — это глицериновый раствор экстракта туберкулезных бацилл. Более точного состава препарата и целительных свойств его составных частей Кох, судя по всему, и сам точно не знал. Очевидно, ученый скрывал состав лекарства не только из‐за желания коммерческой монополии: он пытался скрыть таким образом собственное неведение[560].

Туберкулин стал позором величайшего бактериолога Германии. Продажа сувенирной продукции с изображением Коха — тарелок, пепельниц, чашек, курительных трубок — прекратилась. «Туберкулиновый угар» выветрился[561]. Но сколь бы тяжелый урон ни был нанесен репутации Коха, ученый не унывал — и 8 июля 1891 года был назначен директором берлинского Института инфекционных болезней, который и теперь носит его имя. Кох продолжал изучать туберкулез и туберкулин, холеру, чуму, малярию и тиф. В 1905 году ему присудили Нобелевскую премию по медицине за его великие достижения в науке, в частности — открытие бациллы туберкулеза.

В 1891 году Петер Деттвайлер самоуверенно заявил: «К сожалению, надежды на то, что бациллярная легочная чахотка, эта тяжелейшая из всех болезней, когда-либо может быть излечена определенными средствами, весьма призрачны»[562].

Нет худа без добра: туберкулиновый скандал помог тем, кто боролся за создание народных лечебниц. Провал туберкулина подхлестнул процесс создания лечебниц для масс.

Первая народная лечебница открылась в Германии в 1892 году при участии Петера Деттвайлера в Фалькенштайне, в одной из пустующих вилл рядом с санаторием Деттвайлера. Заведение «предоставляло возможность рабочим с больными легкими пройти надлежащее лечение в необходимых для этого условиях»[563]. Вскоре начали действовать и другие подобные больницы в Берлине, Дрездене, Бремене, поначалу по инициативе отдельных врачей, буржуа-филантропов и политиков[564]. Существенный прорыв в движении за народную медицину произошел в 1894 году, когда региональные общества социального страхования переняли и дополнили частную инициативу. С тех пор, как Отто фон Бисмарк в 1880‐х ввел социальное законодательство, система страхования располагала необходимыми средствами. Страховые компании оплачивали часть лечения и строили собственные больницы. Лечить рабочий класс и поддерживать его трудоспособность оказалось гораздо выгоднее, нежели выплачивать пенсию по инвалидности. Легочный туберкулез был в то время причиной преждевременного выхода на пенсию от 30 до 50 % всех застрахованных лиц в возрасте 20–40 лет[565].