Солнце жгло немилосердно. Даже при поднятом воротнике и с головой, засунутой под одеяло, Рейберн ощущал, как оно обжигает щеки. Сколько времени он уже пробыл на солнце? Пять минут? Десять? При такой скорости понадобится два часа, чтобы добраться до спасительного Рейберн-Корта. Он подавил внезапное желание пустить Аполлонию в галоп. Когда они доберутся до ровной дороги, сказал он себе. Хотя солнце и сушило булыжники насыпи, на ней оставалось слишком много луж и скользких мест, чтобы гнать во всю прыть. Если Аполлония споткнется, он не уверен, что сумеет удержать Викторию, и тогда она перелетит через голову лошади. До конца насыпи оставалось совсем немного. Аполлония уже едва сдерживалась, ей не терпелось броситься вперед. Байрон коснулся каблуками ее боков, и она покрыла последнюю дюжину ярдов легким бегом. Байрон прижал Викторию к себе. Ее голова билась о его грудь при каждом шаге, и он уповал на то, что тряска не причинит ей слишком много вреда. По крайней мере они быстрее доберутся до дома. Лицо его горело, словно ужаленное тысячью пчел. Оставалось лишь надеяться, что боль не затуманит сознания.

Аполлония замедлила бег на опушке, и они проехали через спасительную тень леса более сдержанной рысью. Он с ужасом смотрел вперед, где кончалась лесная дорога.

Остальная часть пути превратилась в настоящий кошмар.

Пробираясь сквозь пылающую вечность, Рейберн наконец увидел громаду Рейберн-Корта на вершине голого холма, но ему показалось, что замок висит перед ним как лихорадочное видение, а сам он едет и едет и все никак не может приблизиться. Потом вдруг оказалось, что он обогнул замок и выехал на конюшенный двор. Сквозь дымку герцог увидел встревоженное лицо Эндрю, остановил Аполлонию и спешился, сняв с лошади Викторию.

– Найдите конюха, – произнес он задыхаясь. – Велите ему оседлать Добба и немедленно ехать в Уэдерли за доктором Мерриком. Потом поводите Аполлонию и пошлите кого-нибудь на поиски Принцессы. С леди Викторией произошел несчастный случай.

– Слушаю, ваша светлость, – проговорил лакей, но Байрон уже бежал прочь, поднялся по ступеням и вошел в благословенную тьму дома с Викторией на руках.

– Ваша светлость, идите, вам нужно заняться своим лицом, а мы позаботимся о миледи...

– Нет. – Байрон прервал миссис Пибоди на полуслове.

Викторию уложили на кровать в ее комнате, и домоправительница стала расстегивать на ней амазонку. Виктория по-прежнему не шевелилась, и узел в груди Байрона затягивался все туже. Лицо у него горело, и даже не взглянув в зеркало над умывальным тазом, когда подошел к нему, чтобы плеснуть на себя холодной воды, он знал по опыту, что выглядит оно так же ужасно, как и болит. А будет еще хуже. Давно он не обжигался так сильно, с того самого дня в детстве, который до сих пор снится ему в кошмарах.

– Ваша светлость, это ведь нехорошо, и с вашими ожогами... – снова заговорила миссис Пибоди.

Терпение Байрона лопнуло.

– Либо вы оставите меня в покое, либо я выгоню вас и сам займусь миледи.

Домоправительница открыла рот, потом закрыла и поджала губы.

Байрон усмехнулся и распахнул дверь в коридор.

– Где горячая вода? – крикнул он и захлопнул дверь, не дожидаясь ответа.

– Ваша светлость, на это требуется время... – забормотала было домоправительница, но, взглянув на герцога, осеклась. Горничная и домоправительница сняли с Виктории все, кроме белья. Она казалась такой хрупкой, такой холодной и бескровной, что Байрон с трудом подавил желание прижать ее к своему горячему телу, чтобы почувствовать, что она еще дышит, а значит, жива.

Байрон повернулся спиной к камину. Две кухонные служанки принесли ведра с горячей водой и поспешили уйти, стараясь не смотреть на герцога.

Рейберн нахмурился, наблюдая, как домоправительница стягивает остатки одежды с Виктории и смывает грязь и кровь с царапин и ранок, покрывающих ее тело. Руки у него болели почти так же сильно, как и лицо, а ведь это он должен был омывать ее раны, обложить ее горячими кирпичами и укрыть пуховым одеялом. Когда Энни приподняла голову Виктории, чтобы домоправительница могла вынуть шпильки из ее волос вокруг раны, Байрон шагнул к кровати и протянул руку, намереваясь сделать это сам.

Женщины подняли головы и прервали свое занятие. При всей своей озабоченности и тревоге Байрон не мог не заметить страх на лице Энни, когда та на него взглянула. Если Виктория сейчас очнется, появится ли и у нее на лице такое же выражение?

– Я... я сам это сделаю, – с трудом проговорил он. – И я посижу с миледи, пока не приедет врач. Вы свободны. – Голос его звучал хрипло.

– Конечно, ваша светлость. Мы будем ждать за дверью, на случай если вам что-нибудь понадобится.

Энни и миссис Пибоди ушли.

Байрон тяжело дышал. Он взял с ночного столика расческу, сел рядом с Викторией и стал пальцами прощупывать ее волосы, медленно, осторожно отыскивая и вытаскивая каждую шпильку, бережно откладывая их, словно это были самые ценные вещи в мире. Когда шпилек в волосах больше не осталось, Байрон стал их расчесывать, выбирая из них обломки веточек, папоротника и комочки грязи. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он добрался до кости и, отложив расческу, взял мягкую салфетку.

Когда наконец он промыл рану, Виктория застонала и пошевелилась. Лицо исказила гримаса боли.

– Это я, – хрипло сказал Байрон. Страх сжал ему горло. Вдруг Виктория, увидев его, содрогнется от отвращения?

Но Виктория по-прежнему не шевелилась.

Байрон сменил влажную подушку у нее под головой на сухую. Задул лампу, стоявшую у ее кровати, и сидел в темноте, держа в обеих руках ее руку.

Ощущение скорости, броска, внезапной сильной боли, пронзившей ее тело. Она выплыла из тумана навстречу усеянному красными пятнами свету по другую сторону век...

Откуда-то издалека до нее доносились голоса, похожие на щебет птиц. Сквозь них прорвался мужской голос:

– Раны головы – коварная штука, ваша светлость, и мне бы не хотелось рисковать своей репутацией, ставя прогноз, пока я не поговорю с пациенткой. Не думаю, что рана опасна. Головная боль в ближайшие дни пройдет. Лечение лодыжки займет больше времени. Однако перелом, похоже, чистый, и недель через шесть все будет в порядке. Лодыжку я перевязал и поднял, и это все, что можно для нее сделать теперь.

– Благодарю вас, доктор Меррик.

Этот голос был не похож на другие. Она хорошо его знала. Он и успокаивал ее и хлестал, словно хлыст. Виктория пыталась пробраться сквозь туман, но он снова затянул ее.

– Эти капли, миссис Пибоди, давайте больной каждые два часа. Одну каплю в чашку крепкого бульона, и вливайте ей в рот, если она сама не сможет пить.

Голоса сливались, сплетались, проваливаясь в яму.

Виктория боролась с беспамятством – секунды, часы, дни? Она не знала. Потом...