Лука держался рядом, вышагивая вдоль глубокой трещины в асфальте. Он старался занять глаза и мысли какими-нибудь мелочами, а Мами предоставил думать о том, что широко раскинулось перед ними: пожухлая трава и высохшие деревья вдоль ограды, голубой небосвод над головой, мост и железная дорога, соединявшиеся крест-накрест. Ветер трепал Луке волосы, шум поезда становился все ближе, в воздухе загромыхало эхо исполинских колес, катившихся по металлической колее; казалось, этот громкий звук служил предупреждением, которое сперва влетало в уши, а потом оседало в грудной клетке: отступись, отступись, отступись, не глупи, не глупи, не глупи, не глупи. Лука стоял, ухватившись обеими руками за ручку рюкзака. В школе с ним училась одна девочка – настоящая сорвиголова. Звали ее Пилар, и она всегда вытворяла сумасшедшие трюки. Могла прыгнуть с самого верха гимнастического каната. Могла раскачаться на качелях и сигануть вниз. Однажды она залезла на дерево возле школьных ворот, повисла на руках, вскарабкалась на одну из веток повыше, а оттуда – на крышу школы. Там она ходила колесом, пока директор не позвонил ее бабушке и та не уговорила внучку спуститься. Но даже Пилар никогда бы не решилась спрыгнуть с моста на идущий поезд, думал Лука. И она бы ни за что в жизни не поверила, что такой мальчик, как он, спокойный и послушный, может совершить подобное безумие. На глазах у Луки Зверь появился и скрылся за южной окраиной дороги. Мальчик повернулся и увидел паровоз у себя под ногами. В тот самый момент, когда поезд вновь показался из-под моста, Мами выглянула на пути через ограду.

– Все хорошо, – с улыбкой объявила Ребека. – То, что нужно.

– Готова? – спросила Соледад.

Младшая сестра кивнула. Лидия с мрачным видом наблюдала за девочками.

Лука окинул взглядом поезд во всю его длину и заметил несколько групп людей, занимавших последние пять или шесть вагонов. Один из мигрантов стоял, отбрасывая тень в форме буквы «Х», и махал им рукой. Лука помахал в ответ.

– Давай, – сказала Соледад.

Встав рядом, четко по центру железной дороги, сестры присели, свесили с моста рюкзаки и стали высматривать подходящий вагон – с крышей в виде плоской решетки – тогда там можно будет ходить и сидеть и будет за что ухватиться. Первая половина поезда состояла сплошь из цистерн, поэтому девочки ждали. Наконец Соледад неторопливо скинула свой рюкзак и последовала за ним. Одним рывком – грациозным, стремительным, самоубийственным – она переместилась с неподвижного моста на движущийся поезд. Лидия попыталась определить высоту – метра два? Может, три? Трудно было сказать. Приземлившись, девочка тут же начала стремительно удаляться; уезжая вместе с поездом, она становилась все меньше и меньше.

– Давай! – крикнула она сестре. – Быстро!

Ребека тоже спрыгнула, и Лидия поняла, что все должно произойти очень быстро, что времени взвесить все за и против у них не будет, что придется действовать по наитию. Раньше она боялась, что, подобно той девушке из ее любимой книги, она тоже случайно бросится с обрыва, или с балкона, или с моста, но теперь это предчувствие казалось ей ошибочным. Теперь Лидия знала наверняка: она никогда не прыгнет – этот страх был всего лишь хитрой уловкой ее воображения. Ее подошвы словно приросли к дороге. Неделю назад она бы крикнула Луке отойти в сторону. Велела бы ему держаться подальше от края. Она бы схватила его за руку, чтобы убедиться, что он в безопасности, что он не наделает глупостей. Но теперь она должна была отправить своего ребенка на идущий снизу поезд. Группа мигрантов на последних вагонах приближалась. Все они пригнулись, проезжая под мостом, а потом снова показались с другого конца дороги. Они смотрели на Лидию, раскрыв объятья, и жестами призывали скинуть рюкзаки. Лидия так и сделала, а потом взяла Луку за плечи и встала позади него.

– Перебирайся, – велела она.

Не сказав ни слова, без малейшего колебания мальчик перелез через ограду. Его пятки стояли на мосту. Его мыски в маленьких голубых кроссовках нависали над бегущим поездом. Лука напевал себе под нос, чтобы заглушить этот страшный грохот.

– Садись на корточки, – сказала Лидия. – Как девочки.

Лука присел. Если он сейчас прыгнет и погибнет, то случится это потому, что он с точностью выполнил распоряжение своей матери. Лидии казалось, будто она попала в кошмарный сон и вот-вот совершит чудовищный поступок, пугавший ее до смерти. Поступок, на который, слава богу, она никогда бы не пошла в реальной жизни. Она уже собиралась притянуть Луку к себе, с силой прижать его маленькую головку к груди, заключить его в объятья и расплакаться от счастья, зная, что проснулась в самый нужный момент. Но в ее ушах зазвучал убежденный голос Себастьяна, прорывавшийся сквозь внутренний и внешний шум.

И тогда она открыла рот и крикнула голосом, который едва походил на ее собственный: «Давай, сынок! Прыгай!»

Мальчик прыгнул. И каждая частичка ее тела прыгнула вместе с ним. Лидия видела его, крошечный тугой комочек, такой маленький, такой безрассудно храбрый, его мышцы и косточки, кожу и волосы, его мысли, слова, идеи, всю его огромную душу – она видела его целиком, в тот момент, когда его тело оторвалось от безопасного моста и взлетело вверх от нечеловеческого усилия. Но потом его подхватила гравитация, и Лука спикировал на крышу «Ла-Бестиа». Лидия смотрела, как он падает, и глаза ее настолько округлились от страха, что почти вылезли из орбит. Приземлился он, как кошка, на четвереньки, но скорость его прыжка столкнулась со скоростью движения поезда, отчего мальчик повалился на бок и покатился; одна его нога свесилась с края поезда и потянула его вниз. Лидия попыталась выкрикнуть его имя, но голос ее застрял в груди. И тут один из мигрантов подхватил Луку и подтянул к себе. Одной большой косматой рукой он держал его за предплечье, а другой – за пояс джинсов. И Лука, в безопасных сильных руках этого незнакомца, поднял личико, чтобы взглянуть на мать. Их глаза встретились, и он прокричал:

– У меня получилось, Мами! Прыгай, Мами!

Думая лишь о сыне, Лидия прыгнула вниз.

За год до убийства Себастьяна Мексика уже считалась одной из самых опасных стран для журналистов – ничуть не лучше зоны военных действий. Не лучше Ирака или Сирии. Журналистов убивали по всей стране, в каждом крупном городе. Тихуана, Сьюдад-Хуарес, Чиуауа. И все же, поскольку «Лос-Хардинерос», в отличие от многих других картелей, не охотился специально на журналистов, Себастьяну не угрожали смертью почти два года. Не то чтобы Себастьян с Лидией питали иллюзии по поводу своей безопасности: в Акапулько никто не чувствовал себя спокойно. Свободная пресса уже тогда относилась к вымирающим видам. Но все же когда супруги обнаружили, что Ла-Лечуса – друг Лидии, то отсутствие явных угроз, помноженное на тревожную, но искреннюю привязанность Лидии к Хавьеру, на короткое время приглушило их самые жуткие страхи.

Себастьян все так же соблюдал меры предосторожности: время от времени менял привычный распорядок дня, старался лишний раз не пользоваться – особенно на местах преступлений – своим оранжевым автомобилем, при выпуске по-настоящему серьезного материала всегда прятался за подписью «штатный обозреватель». В таких случаях редакция тратилась на отель в туристическом районе города. Себастьян брал Лидию и сына, и пару дней они сидели затаившись, вдали от любопытных глаз. Когда выяснялось, что опасаться нечего, семья покидала убежище и возвращалась к обычной жизни. Однако подобные меры служили лишь для самоуспокоения. Себастьян понимал: любое его расследование, любое преступление, о котором он писал, любой источник представлял собой бомбу замедленного действия. Конечно, он соблюдал осторожность – насколько позволяла работа честного журналиста в Мексике.