Вчерашний день ушел в никуда, и обезумевшая память, спасаясь и спасая Влада, жадно накинулась на день сегодняшний.

– Старуху убили, – напомнил Влад, падая на лавку. – И это не случайность. Ты же видела, как она с кем-то говорила? Денег просила? Требовала даже. Грозилась рассказать. Она ведь все про всех знала. Про Мишку твоего я от нее узнал. Меня ведь здесь уже не было...

Почему не было? Он ведь каждое лето приезжал, пока... пока что? Что произошло с ним?

...пояс в руке. Желто-махровый, словно из солнечной пряжи. Скользкий. Тугой. Шею обхватил, врезался – и пальца не просунуть. А узел на затылок давит.

– Опять? – спросила Алена, глядя с сочувствием и страхом. – Тебе и вправду лучше в больницу.

...клетчатый пол. Запах лекарства. Его пить не заставляют, только вон те, розовые и сладенькие, которые Илья Семенович называет витаминками. У него сухие руки и ногти желтые, прокуренные. Запах табака прочно въелся в халат – никакой стиркой не вытравишь. А на подоле бурые пятнышки-жучки.

– Ну что, Владик, – говорит он, протягивая стаканчик с таблетками. – Давай мы с тобой поиграем. Смотри...

Солнце на цепочке вспыхивает ярко. Зажмуриться Влад не успевает.

– Старуха. Кто убил старуху? – вопрос-страховка, и Влад цепляется за него обеими руками. Разрезает шкуру в кровь подозрениями, выдавливая болью прошлое. – За что? Кого она узнала?

В глазах Алены читается ответ: его, Влада.

Он чужак в этой деревне, и он почти сошел с ума.

Он разговаривал с ней и выуживал сплетни.

Но в тот день, когда Алена слышала разговор, Влад был в городе! Конечно, разговаривал с этой, с Машкой. И с Наденькой. И пил с ментом. У него есть алиби!

Влад вздохнул с облегчением. Потряс головой, пытаясь прогнать шум в ушах, который был свидетельством его ненормальности, и сосредоточился на главном.

Если вчерашнего вечера не помнит он, то должна помнить Алена.

И она помнила, только рассказывала как-то невнятно, мямля и выдавая информацию так, словно бы он о неприличном спрашивал. Оказалось, кое-что он помнит. Например, доктора. Смешного карлика, который картавил и говорил, что нормальность – это тонкая материя. Или так он про безумие выразился?

– То есть я ушел к себе? Так? – уточнил Влад, когда Алена замолчала.

– Да.

– И все?

– Ну... все. Наверное.

Подозревает, хотя стесняется высказать подозрения вслух. Действительно, неудобно, должно быть, спрашивать человека: а не вы ли вчера старушку убили? И уж тем паче неудобно, когда человек этот не в состоянии ответить. Он и сам не уверен: может, и убил. А может, и нет.

– Мне незачем ее убивать! Меня нечем шантажировать. Мое прошлое...

Тайна за семью печатями, умело поставленными на разум. Кто сделал? Илья Семенович. Сухие руки, табачные пальцы, пятна-жучки на халате. Таблетки.

– Это... это Мишка. Твой дружок. У него из нас двоих скелетов больше...

– Он Таньку бросил, – сказала Алена и, сунув в рот карандаш, уточнила: – Это подруга моя. Жили-жили. Так любил, а потом бросил. Из-за чего? Она думает, что его приворожили. И просит, чтобы я помогла назад приворожить. Но я не умею.

Тень в глазах, задумчивость, словно бы сомнение – и вправду ли не умею. У нее очень живое лицо, легко читать.

– И когда бросил? – Влад заставил отвести взгляд.

– Когда меня сюда перевез, тогда и... только это не он. Я тоже думала. Всю ночь думала-думала. Ему нет необходимости рвать с Танькой, чтобы доставать меня, понимаешь? Он спокойно может приезжать и уезжать. Зачем тогда лишние сложности? Еще его с любовницей видели. Танька видела.

Ее рассуждения были верны, и все же Влад попросил:

– А ты можешь позвонить своей подруге? Она согласится встретиться со мной?

Горе уродует женщин. У высокой блондинки опухло лицо – не то от слез, не то от водки, бутылка которой стояла на столе. Волосы свалялись и повисли желтоватыми сосульками. Халат пестрел пятнами, а пальцы – чешуйками лака.

– Скотина он, – с чувством сказала Танька, хлюпая носом. Нагнулась, достала из-под стола две рюмки, плеснула водки и, подвинув одну Владу, вторую опрокинула.

– Я ему так и сказала. Скотина ты. В папашку пошел. Хорошо, что у нас детей нету, а то бы... нет, не смотри так. Я не дура, чтоб из-за этой сволочи себя мучить. Мне обидно просто. Вот обидно, и все! Я ж из него человека сделала! Говорить научила нормально, а не матом. Вести себя, чтоб не как дикарь какой. Пить бросила... тьфу, он бросил, потому что сказала, что пьяный он мне на фиг не нужен. Из-за меня он мастерскую открыл, делом занялся. А теперь что? Теперь все ей, а я побоку? Ты Аленке передай, что я... что я чего угодно! Только пусть поможет. Ей же несложно... пожалуйста... у нее талисман.

Пьяные слезы, чужие обиды и никакой информации, на которую Влад рассчитывал. В квартире боль и тлен издохших надежд.

– Она бы на него, такого, как был, и не глянула... это я все! Я! Себя положила, а он...

Икание и мутный взгляд. Бессвязная речь и внезапный сон, сопротивляться которому она не смогла. Легла на стол, на скрещенные руки, столкнув бутылку и стакан. Разметались волосы-пакля. Раздался храп.

Лекарство подействовало.

Влад для верности несколько раз уколол спящую спичкой – даже не шелохнулась – и поднялся. Он не знал, что именно собирается искать, но чувствовал: охота может быть удачной.

Начал с гостиной. Разрушенное гнездо пыталось сохранить остатки уюта. Ковры на стенах и на полу были незыблемы, словно стены древнего Иерихона. Сытым блеском сияли чеканные тарелки на стенах, вальяжно рассыпали искру хрустальные бокалы в горке. Вяло тикали огромные часы. Время, спрятавшись в лакированном коробе, скатывалось по длинным тросикам, толкало маятник и шевелило стрелки.

Общее спокойствие портили бумаги и одежда. Первые валялись на столе, вторая пестрой кучей облюбовала угол. Из кучи торчали ножницы.

Влад, присев, извлек изрезанный лентами пиджак, прощупал карманы, сунул руку в дыры в подкладке. Пусто. И рубашка. И второй пиджак. И брюки, растерзанные в клочья. Портмоне, залитое алым липким вином. Пакет из химчистки.

Когда с одеждой было покончено, Влад перешел к бумагам. Договора. Чеки. Снова договора. Копии паспорта и свидетельства о браке... ничего полезного.

Нужное нашлось в спальне. Квадратная комната, низкий потолок на плечах атлантов-шкафов. Кровать-подиум. Озерная синева стен и люстра-колесо, ощерившаяся желтыми головками лампочек. Низкие тумбы. И фото, найденные в одной из них.

На первом – семья. Черноусый мужчина со скучным лицом, серая и какая-то неопрятная женщина, дети, выстроенные по росту. Младший сидит на коленях у матери и улыбается.