Входим в класс, я сажусь на свое место, смотрю на девочку, которая со мной сидит, и говорю: «Меня зовут Нина!» Эта тоже молчит и не поворачивает головы. Тогда я спрашиваю: «А как тебя зовут?» Молчит! Так и в первый день было, я тогда Мамочке рассказала, она говорит: «Ничего, дай им немножко опомниться, попытайся поговорить через несколько дней». Ну, я дала им всем опомниться, прошло несколько дней — и опять все молчат! Я думаю: какие странные девочки, я таких никогда не видела, наверное, это какие-то «другие люди». Потом думаю: ладно, не буду на них смотреть, буду смотреть на Марию Григорьевну!

Звенит звонок, и мы выходим из класса. Несколько девочек остаются. В коридоре опять то же самое — все к стенкам прилепились. Да ну, в конце концов, мне это надоело!

Я смотрю: коридор-то совсем пустой, широкий и длинный. Ух, как здесь здорово можно пробежаться! С первого дня хочется. Я встаю на середину, а потом как помчусь — так хорошо бежать! Вижу конец коридора, там не буду останавливаться, а побегу помедленнее, сделаю кружок и обратно помчусь! И только я это придумала, вижу, открывается последняя дверь и оттуда выходит женщина. Я чуть на неё не наскочила, но успела остановиться. Она мне очень строго говорит: «Ты почему бегаешь?» Я очень удивилась и не сразу ответила: «А разве бегать нельзя?!» — «В школе бегать нельзя! — очень строго говорит женщина. — Бегают во дворе, а в школе ходят по коридору во время переменки — ты меня поняла?!» Я так рассердилась — какая глупость, не дают бегать по такому большому коридору! Вспомнила, что надо про себя сказать, сказала, а потом Мамочкиным голосом, она его называет «сухой», говорю: «Поняла!»

Женщина ушла обратно, я иду по коридору и думаю: всё равно буду бегать!

Сейчас будем писать чернилами по косым линейкам, и я жду, когда Мария Григорьевна ко мне подсядет и будет водить моей рукой.

Уроки кончились, собираемся домой, вижу, две девочки шушукаются. Шёпотом говорят. Ну чего они боятся?

Вышла из школы — как на улице хорошо! Побежала домой. Дома ещё лучше. Ура! Мамочка дома, сейчас поговорим! За обедом я говорю:

— У нас в классе девочки не такие, как все девочки, они — «другие люди»!

Мамочка спрашивает:

— Почему?

И я всё-всё рассказываю: как они не здороваются, не прощаются, не отвечают, когда с ними говоришь, читать не умеют, считать тоже не умеют, даже три плюс четыре не могут сложить, некоторые уже шушукаются, но очень тихо, на переменке никто не играет и не бегает — все стоят, прилепившись к стене.

— «Другие люди»! — говорю. — Я таких никогда не видела.

Бабушка говорит:

— Деточка, «других людей» не бывает, все люди — это просто люди.

— Да какие же они «просто люди»? — возмущаюсь я. — Вот в нашем дворе мы с Анночкой уже полдвора знаем, потому что у нас во дворе — «просто люди», а в школе у нас — «другие люди».

Мамочка начинает мне объяснять, что у нас дом, где живут научные работники, что у нас хорошие условия жизни, а у девочек из нашей школы плохие условия жизни, потому что это школа, где в основном учатся дети железнодорожников. И она ещё много рассказывает про то, как с этими детьми никто не разговаривает, родителям некогда, отцов у многих нет — их убили на фронте.

Я вдруг немножко устала слушать внимательно и слушаю невнимательно и думаю: про кого Мамочка мне рассказывает? Она же их не видела. Мамочка очень хорошо всегда всё объясняет и всегда бывает права.

А сейчас она не права: они — «другие люди»!

Я уже несколько дней думаю одну мысль. Сегодня решусь и поговорю с Мамочкой. А получилось так. На следующий день после прослушивания в музыкалке Мамочка меня спрашивает:

— Нинуша, ты не могла бы спеть мелодию, которую ты пела на прослушивании? Там очень плотные двери, но мне… кое-что показалось, спой, милая! — Я, конечно, пою. Мамочка говорит: — Так я и думала, но плохо было слышно, и потом — это сложная вещь для ребёнка!

— А что это? — спрашиваю.

— Это «Песня Сольвейг» из «Пер Гюнта», Григ, — объясняет Мамочка. — По-моему, это для прослушивания чересчур!

— А там слова есть? — спрашиваю, потому что мне очень понравилось то, что я пела.

— Там всё есть, — говорит Мамочка, ищет что-то на этажерке, находит, ставит на рояле на пюпитр, садится на стул и спрашивает: — Как ты думаешь, на чем я сижу?

— На стуле, — удивляюсь я, ведь это же стул!

— Я сижу на Бетховене, вернее, на сонатах Бетховена, — смеётся Мамочка.

— Почему? — спрашиваю я. Конечно, я этого Мамочке не говорю, но мне кажется, что не очень хорошо сидеть на таком хорошем композиторе! Но Мамочка всё знает и понимает без слов. Она объясняет:

— У нас нет специального стула для рояля — там можно менять высоту. Мне на стуле низко, поэтому приходится что-то подкладывать — и Бетховен как раз нужной высоты. Всё! — Она ставит руки на клавиатуру. — Слушай песню Сольвейг!

Мамочка пела, аккомпанировала себе, я слушала и почти не могла дышать — я никогда не слышала такой грустной, простой и прекрасной песни! Когда она закончила, я сказала:

— Мамочка, это самая прекрасная песня после «Спи, младенец мой прекрасный»! Надо только убрать там всю мажорную часть!

Мамочка очень смеялась.

И вот уже несколько дней я думаю одну мысль — я должна научиться играть на рояле! Я хочу петь и сама себе аккомпанировать, как Мамочка. Но я хочу учиться играть на рояле сама, не знаю почему, но хочу сама! Сейчас пойду скажу Мамочке и попрошу у неё какие-нибудь ноты. Простые, но для двух рук.

Всё! Пошла к Мамочке и говорю:

— Мамочка! Я хочу научиться играть на рояле.

Мамочка смотрит на меня очень внимательно и спрашивает:

— Ты сама хочешь учиться или ты хочешь, чтобы я тебя учила?

— Я… сама хочу! — И я смотрю на Мамочку так, как будто я немножко извиняюсь, мне очень не хочется, чтобы она расстраивалась. — Мне нужны какие-нибудь ноты! — прошу.

Мамочка немножко подумала и спрашивает:

— Ты, наверное, хочешь учиться играть сразу двумя руками?

— Да! — говорю.

— Тогда, — радуется Мамочка, — самое лучшее для тебя сейчас — это «Детский альбом» Чайковского, сейчас найду! — Она быстро его находит и предлагает: — Давай выберем тебе вещь по названию.

— Давай, — соглашаюсь я.

Мамочка читает названия вещей по оглавлению, я слушаю. Вдруг слышу: «Болезнь куклы» и потом сразу идёт «Смерть куклы».

— Нет, нет! — говорю я быстро. — Не надо смерть…

Мамочка сразу говорит:

— Мы возьмем «Болезнь куклы»… а потом она у нас поправится!

— Мамочка, давай «Болезнь куклы»! — тороплю я ее.