ни ее муж еще не ездили ни разу. Зато каждый месяц из своей зарплаты в семь тысяч рублей четыре посылают на родину.

В семь из подъездов начинают выходить первые люди, в семь тридцать к школе тянется поток матерей с детьми. Нас обходят кружной дорогой, будто прокаженных. Асель, кажется, стала еще меньше ростом, торопливо уступает дорогу. Вскоре мне начинает казаться, что я занимаюсь чем-то неприличным. Прохожие при встрече отводят взгляд, старательно изучая асфальт под ногами или верхушки деревьев. На нас обратила внимание только одна очень красивая девушка. Она цокала мимо, в одной руке — сигарета, в другой — мобильный, и мелодично щебетала: «Ну, в общем, отпуск — говно. Мы поехали в Тунис на три недели, то есть на две, а я хотела на три… Куда прешь, ты, дрянь! — это она замешкавшейся Асели. Красавица хотела оттолкнуть Асель, но в итоге сморщилась брезгливо, выронила сигарету на асфальт и замахала рукой, будто отгоняла муху. — Нет, это я не тебе… Так вот, Тунис…».

Метла куцая, метелка отваливается, палка скребет по асфальту. Мусор летит во все стороны. «Не так, не так, — смеется Асель. — Спина заболит. Одной рукой держишься за верх, другой перехватываешь посередине и мети полукругом».

На второй час нашей работы начинает валить снег. Ветер бросает снежинки в лицо, хлещет по щекам. «Переждем?» — спрашиваю. «Ты что! И в снег работаем, и в дождь, и в морозы! Да и где? Общежитие закрыто до полудня, чтоб греться не бегали». Когда мусор сметен в кучки и пора браться за совок, руки отказываются разгибаться.

«А ты хорошая, — говорит Асель удивленно. — Крепкая. Точно русская? Русские — они как королевы».

Заходим в подвал помыть руки. Асель поворачивает вентиль, и из обрезка трубы хлещет кипяток. «Тебе в туалет надо?» — спрашивает. Туалет — это одна из комнат в подвале, без света. Ни унитазов, ни стоков нет. «Сами моем потом. А что делать? В общежитие не пускают».

В десять идем на общее собрание — техник ЖЭКа раздает работу. Меня, Асель и еще двух девушек отправляют делать генеральную уборку в подъезде. Нам выдают тряпки, ведра, дезинфицирующее средство — зеленую едкую водичку. Мне единственной — перчатки.

Асель с напарницей пошла за водой. Другая девушка-киргизка садится на пол и утыкается лицом в батарею. «Лечусь, простыла, — объясняет. — В носу — как ком смерзся». Тоже прислоняюсь к батарее. «Я тут месяц всего, — говорит. — Думала, в Москве все люди добрые, работа легкая. С мужем приехала. Очень хочу обратно. Уеду». «Через месяц?» — «Нет, через год. Деньги сделаю и уеду».

«Никто отсюда не уезжает, — это Асель, с ведрами, злющая. — Лежат… королевы! Воды нет — окурки собирайте». И мы идем собирать окурки. Оттираем стены, перила. Потом выходим на улицу и драим цоколь. Цоколь уже моет рыжая смешливая молдаванка Катя. Катя приехала сюда с матерью, ей еще нет восемнадцати, и дворник — единственная работа, на которую ее берут. «Вырасту, может, в кафе устроюсь полы мыть», — говорит мечтательно. Раньше Катя хотела стать полицейским. Но в Молдавии, говорит Катя, чтобы учиться на полицейского, нужно платить огромную сумму — 500$ в год пять лет подряд. «Вдруг здесь заработаю», — говорит неуверенно. Ее зарплата — 5500. Катя рассказывает, как не сойти с ума: «Плакать нельзя-нельзя! Когда слезы, иду на машины смотреть. Темнеет, а машины едут-едут и фарами светят. Красиво».

В окно выглядывает Асель, ругается. Катя смеется: «Тараторят, как сороки. Их больше, чем нас, русский знают плохо, и я их язык учу. Например, су — вода. Алим, су!» — кричит Катя. И киргиз Алим после недолгих препирательств берет ведра.

Обед — с 12 до 3. Мы заканчиваем только в полвторого, но в общежитие приходим первыми. «Дневная работа рассчитана так, что до обеда ее не сделаешь, — поясняет Катя. — Иногда совсем без обеда работаем. Вот субботник сейчас — проклятущее время. Сегодня еще повезло. А завтра будем без обеда, и послезавтра — без обеда, и послепослезавтра — без обеда. Вчера тут сам глава управы с комиссией ходил. Нас в обед выгнали — и драим, драим по чистому, усердие проявляем. А даже если нет проверки, говорят, что будет, чтобы мы вкалывали».

После шести часов на улице зуб на зуб не попадал, спина занемела, ноги подгибались. Меня зовет в гости комендантша тетя Аля. Выставила на стол вареные яйца, вареную рыбу, налила две рюмочки. «Предупреждаю сразу — спирт. Вкуснятинка. Согрелась теперь? Чайку еще».

Алина комната — самая маленькая в общежитии, 6 метров, но в ней умещаются кровать, стол, холодильник, телевизор. Стены украшены пластиковыми цветами, завешаны коврами. «Все с помойки притащила, — хвастается Аля. — Там и обувь найти можно, и одежду. Сейчас дирекция хоть кирзовые сапоги на зиму старым работникам выдает, а раньше так и говорили: «Идите на помойку».

Аля из Молдавии, уже 8 лет в России. Приехала, когда ее сына, работавшего в Москве на стройке, посадили в тюрьму за драку. Сначала была уборщицей в кафе, потом дворником. «Пришла сюда в феврале 2002 года. Снег тогда валил, как мука из сита. Мы его с дороги в кучи сгребаем, а кучи высокие, у меня уже рука не дотягивается. А снег все валит и валит. Я упала на колени и плачу, плачу. «Господи, — говорю. — Если ты меня хоть немного любишь, останови снег». Но не остановил, конечно».

— Ты с Асель не водись. Злая она. Жизнью озлобленная. Она сюда вслед за мужем приехала, а муж ее не любит. Напивается, бьет. Синяк у нее — видела? Его авторства. И ходит она вразвалочку — с лестницы ее спустил. Месяц пластом лежала.

Она же сама виновата — дура дурой и есть. Он пьяный приходит, а она на него орет. Я ей говорю: «Ты ж мелюзга, тебя ж одним пальцем. Подожди, когда проспится, тогда уж и мораль читай». Она и сама говорит: «Кому я с тремя детьми нужна?» А значит, живи с тем, от кого дети, и нечего тут. Все терпят, и ты терпи. Лучшей жизни искать чего? Жизнь — горе, всегда горе.

— Ты посмотри вокруг, — говорит Аля. — Кто счастлив? Нету их. Всю жизнь на чужбине, детей бросили. Одна тут забеременела, к себе съездила, родила, ребенка на руки скинула и вернулась. Женщины водку чашками пьют, мужчины курят, как паровозы. Дерутся до крови. Молятся в одной комнате по вечерам. А что молиться?..

Перерыв заканчивается в три. Возвращаемся в ЖЭК — мы должны отработать