Сэр Кеннет, стыдясь, что его застали плачущим, в смущении вытер слезы и снова вернулся к умиравшей собаке.

– Поэт говорит, – продолжал лекарь, будто не замечая печального вида и поникшего взора рыцаря: – «Вол создан для долины, верблюд для пустыни. Приличнее руке лекаря, нежели воина, исцелять раны, хотя воину легче наносить их».

– Этот больной уж не может воспользоваться твоей помощью, хаким, – ответил сэр Кеннет. – Да к тому же по твоему закону собака принадлежит к нечистым животным.

– Если Аллах одарил животное жизнью, наделил его чувством радости и скорби, – сказал лекарь, – вправе ли мудрец, озаренный истинным светом, отказать ему в облегчении страданий и продолжить его бытие? Дай я осмотрю рану животного.

Сэр Кеннет молча согласился, и лекарь внимательно осмотрел рану Росваля. Затем, взяв подходящий инструмент, он чрезвычайно искусно вынул обломок оружия из плеча собаки и остановил кровотечение, тщательно перевязав рану. Бедное животное терпеливо переносило страдания, будто понимая добрые намерения заботившегося о нем человека.

– Это животное выздоровеет, – сказал эль-хаким, обращаясь к сэру Кеннету, – если ты позволишь мне отнести его в мою палатку. Собака эта славной породы, и я постараюсь ее вылечить. Адонбек, твой покорный слуга, так же хорошо знает болезни собак и лошадей, как и недуги людей, и может их вылечить.

– Пусть же отнесут ее, – ответил рыцарь, – я охотно подарю ее тебе, если ты ее вылечишь. К тому же я должен заплатить тебе за твою помощь моему оруженосцу, а мне больше нечем отблагодарить тебя. Что же касается меня, то для меня охота кончилась навсегда, и рог мой больше не будет сзывать собак на травлю зверей.

Ни слова не ответил мавр, он хлопнул в ладоши, и появились два невольника. Он дал им приказание на арабском языке, на которое ему ответили: «Слышим и повинуемся». Они тотчас взяли животное на руки и понесли его. Росваль не сопротивлялся, так как силы его были истощены непосильными страданиями, но не сводил своих грустных глаз с рыцаря.

– Прости, мой Росваль, – сказал сэр Кеннет, – прости, мой единственный друг, ты слишком благороден, чтобы принадлежать такому презренному существу, каким я стал. Как бы я желал, – прибавил он, когда невольники удалились, – променять свою участь на судьбу этого умирающего животного.

– В Писании сказано, – сказал лекарь, – что все твари созданы, чтобы служить человеку, а царь земли унижает себя так сильно, что желает променять свои надежды на настоящее и будущее на низкую долю презренной твари.

– Собака, не жалеющая жизни для исполнения своей обязанности, – твердо ответил рыцарь, – благороднее и выше человека, забывшего свой долг. Оставь меня, хаким, ты обладаешь чудесным даром вылечивать телесные болезни, но врачевать душевные немощи свыше твоих сил.

– О, напротив, – сказал Адонбек, – если только страждущий захочет поделиться горем своим и будет следовать советам лекаря.

– Если ты так настойчив, – ответил сэр Кеннет, – то знай же, что еще эту ночь развевалось здесь английское знамя, которое мне поручили охранять. Вот занимается утренняя заря, ты видишь – древко раздроблено, знамя исчезло, а я здесь… стою здесь и еще жив.

– Как, – сказал эль-хаким, бросив на него внимательный взгляд, – кольчуги и латы твои не повреждены, кровь и меч твой не свидетельствуют о пролитой крови, тебя считают храбрым рыцарем, а ты мог уступить знамя без боя. Тебя, верно, кто-то обманул, ты оставил свой пост, тебя прельстили черные очи и румяные ланиты одной из ваших гурий, которым вы, назареяне, отдаете вашу любовь и почести, принадлежащие одному Аллаху. Вы забываете из-за них, что наше пребывание на земле недолговечно, что наше существо бренно! Да, это так, я не ошибаюсь.

– А если это так, лекарь, – сказал рыцарь, бросая на него хмурый взгляд, – видишь ли ты выход из моего положения?

– Знания всегда найдут средство утишить скорбь, как мужество порой может заменить силу. Послушай меня. Человек не дерево, вросшее в землю; он не улитка, прикрепленная своей раковиной к кремнистой горе…

– Но какое отношение все это имеет ко мне? – спросил шотландец.

– Ты узнаешь, – ответил лекарь. – Мудрец и тот укрывается в своем убежище, если он не в силах преодолеть силу разыгравшейся бури. Итак, спеши, беги от мщения Ричарда, приютись под сенью великого знамени Саладина.

– Правда, – сказал насмешливо рыцарь, – я мог бы скрыть позор свой в стане неверных язычников, где нет места чувству чести. Не лучше ли мне присоединиться к ним навсегда, не посоветуешь ли ты мне стать мусульманином? Да, к довершению моего бесчестия недостает только богоотступничества.

– Не богохульствуй, назареянин! – вскричал эль-хаким. – Никого не приневоливает Саладин принимать закон Мухаммеда. Если ты будешь озарен светом истины, то султан, могущество и щедроты которого неизмеримы, может даровать тебе царство, если же ты хочешь сохранить свою веру, то и тогда Саладин устроит твое счастье на земле. Но знай, что чело твое украсится чалмой не по принуждению, а лишь по собственному твоему желанию.

– Нет, скорее я соглашусь на позорную казнь, которая совершится надо мной до захода солнца.

– Безрассудно поступаешь ты, отвергая мое предложение, назареянин. Знай, что я пользуюсь доверием Саладина, и могу заверить тебя, что ты будешь милостиво принят. Подумай хорошенько, сын мой. Крестовый поход ваш (вы сами же называете его безрассудным) разбился подобно кораблю в открытом море. Ты же сам был отправлен к Саладину с мирными предложениями от имени всех союзных государей и князей, находящихся в вашем стане, но, быть может, ты не знаешь, в чем состояли эти предложения?

– Не знаю, и меня мало это интересует, – с нетерпением сказал сэр Кеннет. – Что мне до того, что я был послом от имени всех князей, если утром мой труп будет позорно качаться на виселице?

– Но мое предложение избавляет тебя от этой беды, – возразил Адонбек. – Дружбы Саладина ищут все. Князья, заключавшие враждебный союз против него, предлагают ему теперь мир на самых выгодных условиях, от которых в других обстоятельствах он, может быть, и не отказался бы. Многие из властителей предлагали ему даже отступить от стана христиан и присоединить свои войска к армии султана и объединенными силами встать на защиту знамени Мухаммеда. Но Саладин презирает вероломство и измену, основанную на личной корысти. Царь царей не хочет мира, предложенного ему не Ричардом. Саладин подпишет решительный мир только с Мелеком Риком, с ним одним он заключит мир или сразится как с храбрым противником. Он даст свободный пропуск богомольцам в Иерусалим и во все места, священные для назареян. Он даже согласится разделить империю с братом своим Ричардом, позволив ему поместить христианские гарнизоны в шести укрепленных городах Палестины и в Иерусалиме: они будут под непосредственной властью воевод, поставленных королем Ричардом. Саладин согласен даже назвать его королем, охраняющим Иерусалим. Как ни странно и невероятно может казаться тебе все это, я доверю тебе тайну, которая покажется еще невероятнее, я уверен в тебе и полагаюсь на твою скромность. Знай, что Саладин для укрепления союза между двумя благородными, храбрыми государями Европы и Азии согласен взять себе в супруги христианскую девушку, родственницу короля Ричарда по имени Эдит Плантагенет[17].