Почти у всех наших бойцов кровили ссадины и царапины, но это не мешало им продолжать сражаться. У меня и некоторых моих товарищей было много небольших пулевых ран, но мы просто не обращали на них внимания. Первую контратаку мы предприняли, чтобы отбить у врага тела погибших и заполучить их оружие. Во время второй вылазки мы попытались взять под контроль деревню. За двадцать четыре часа наш отряд несколько раз отступал и прорывался вперед, каждый раз пополняя запасы благодаря захваченным у убитых врагов трофеям. Наконец нам удалось сломить сопротивление противника. Стрельба затихла, кусты за манговыми деревьями долго оставались неподвижными. Казалось, селение теперь в наших руках.

Но когда я зашел в одну из хижин и стал набивать рюкзак обнаруженными там боеприпасами, на нас вновь обрушился огонь. Три пули попали мне в левую ногу. Две прошли навылет, а третья засела в ступне. Идти было невозможно. Я лег, стал стрелять в ту сторону, откуда были выпущены настигшие меня пули, и разрядил целый магазин на один небольшой участок кустарника. Помню, в позвоночнике начинало покалывать, нога опухла, однако особенной боли я не чувствовал – слишком был накачан наркотиками. Сержант медицинской службы оттащил меня с передовой в один из домов и попытался вынуть пулю. Каждый раз, когда он отнимал руки от раны, я видел, что они в крови по локоть. Он часто протирал мне лоб влажной тряпкой. Веки у меня отяжелели, и я потерял сознание.

Не знаю, что было со мной дальше, но очнулся я только на следующий день. Ногу пронизывала адская боль, будто в нее забивали гвозди или перерезали вены. Из глаз брызнули слезы, но кричать не было сил. Напрягая зрение, я попытался понять, где нахожусь. Я лежал на кровати в хижине с соломенной крышей. Потолок поплыл у меня перед глазами. Выстрелов не было слышно, и я пришел к выводу, что неприятеля окончательно прогнали. От этого на мгновение стало легче на душе, но тут ногу обожгло новой болевой волной. Все тело напряглось, я судорожно сжал края кровати, стиснул зубы и прикрыл веки. Послышались шаги, и в комнату вошли несколько человек. Когда они подошли ко мне и завели разговор, я узнал их голоса.

– Парень очень страдает, а обезболивающих у нас здесь нет. Все они остались в прежнем лагере, – вздохнул сержант-медик. – Можно послать кого-то за лекарствами, но это шесть дней туда и обратно. Раненый не дождется помощи и умрет от болевого шока.

– Тогда придется отправить его туда, – произнес лейтенант. – Нам все равно нужно кое-что забрать со старой базы. Сделайте все возможное, чтобы доставить его туда живым.

С этими словами он развернулся и вышел.

– Есть, сэр, – ответил врач и вздохнул еще более тяжело и печально.

Я приоткрыл глаза. Образы теперь не расплывались. Передо мной было потное и озабоченное лицо доктора. Я попытался улыбнуться ему. Услышанные только что слова тронули меня настолько, что я мысленно поклялся: когда выздоровею, буду сражаться, как лев, не щадя жизни ради своих товарищей.

– Мы тебе поможем. Держись, потерпи немного, молодой человек, – ласково сказал сержант и сел на кровать, чтобы снова осмотреть мою ногу.

– Есть, сэр, – я попытался отдать честь, но он мягко придержал мою руку.

Вскоре в дом вошли двое солдат. Они сказали, что лейтенант послал их, чтобы отнести раненого в старый лагерь. Меня переложили с кровати в гамак и вынесли на улицу. В первый момент солнце ослепило меня, а потом надо мной закачались кроны деревьев – мы покинули селение и вступили в джунгли. Путешествие показалось мне бесконечным. Я много раз терял сознание и вновь приходил в себя. Голоса товарищей по оружию я слышал, но они были гулкими и далекими, будто долетающими до меня из другого мира.

Наконец мы пришли в лагерь, и доктор тут же принялся за дело. Сначала он сделал какой-то укол. Что это было, я не знаю, да и вряд ли мог поинтересоваться, находясь в полуобморочном состоянии. А еще мне дали кокаин, потому что организм мучился и терзался от недостатка наркотика. Операция началась еще до того, как подействовали обезболивающие вещества. Солдаты держали меня за руки и запихнули тряпку мне в рот. Кривыми ножницами хирург залез мне в рану и попытался достать пулю. Я чувствовал, как он ворочает кусок металла внутри моей плоти. Боль была ужасающей, тело содрогалось, кости ломило. Когда я уже решил, что больше не выдержу, доктор резким движением извлек пулю из ноги. Позвоночник свело, что-то резко ударило в шею, и сознание покинуло меня.

Я пришел в сознание утром следующего дня. Оглядевшись, я увидел на столе хирургические инструменты, а рядом с ними лежала тряпка, вся испачканная кровью. Интересно, сколько же крови я потерял во время операции? Нога была перевязана. Я ощупал повязку руками, а потом встал и, прыгая на одной ноге, выбрался на улицу. На крыльце сидели солдаты и доктор.

– Где мое оружие? – спросил я их.

Мне подали «G3», и я тут же принялся чистить его, не глядя ни на кого, а затем уселся на землю, прислонился к стене и дал несколько очередей в воздух. Меня не волновало, что нога у меня забинтована. Я курил марихуану, ел, баловался кокаином и браун-брауном. Так прошло три дня, а потом мы отправились на новую базу, устроенную в только что захваченной деревне. Уходя, мы облили соломенные крыши хижин керосином и подожгли их, а также кинули несколько гранат в стены домов. Мы всегда разоряли лагерь, который покидали, чтобы враг не мог воспользоваться им. Меня опять несли по лесной тропе в гамаке двое солдат, но на этот раз я крепко сжимал автомат и с интересом глядел по сторонам.

Еще три недели я слонялся по новому лагерю, не имея возможности ходить на задания и временно передав обязанности командира отряда Альхаджи. Я проводил долгие часы, принимая наркотики и без конца чистя автомат. Врач промывал мои раны и приговаривал: «Тебе повезло!» Я так не считал, а думал, что все дело в том, что я храбр и умею сражаться. Тогда я и не подозревал: выживание в той войне, да и в любой вообще, не связано с тем, насколько солдат смел и хорошо подготовлен. Просто почему-то мне казалось, что смерть меня не возьмет.

Вскоре в джунглях поблизости появились боевики. Лейтенант знал, что они придут, и теперь важно было не подпустить их к лагерю. Я потуже перевязал рану, взял автомат и пошел с товарищами «на охоту». Мы перебили большую часть незваных гостей, а несколько человек взяли в плен и привели на базу.

– Эти люди виновны в том, что твоя нога изрешечена пулями, – указал лейтенант на пленных. – Надо сделать все, чтобы им больше не представилась возможность стрелять в тебя и твоих братьев по оружию.

Я не уверен, что среди захваченных были те, кто стрелял в меня, но это не имело значения. Всем шестерым связали руки и выстроили в шеренгу. Я прострелил каждому ноги и целый день наблюдал, как они мучаются, а потом пустил каждому пулю в лоб, чтобы они прекратили стонать. Перед казнью я смотрел приговоренным в глаза и наблюдал, как угасает в них надежда, как останавливается взгляд. И только тогда нажимал на курок. Вид этих мрачных лиц был мне неприятен.

Я завершил свой рассказ. В глазах у Эстер стояли слезы. Она не знала, что делать – погладить меня по голове или обнять. В результате она не сделала ни того, ни другого. Но сказала: