– Послушайте, мсье Ланжилле! Хочу спросить вас кое о чем. Но…

– Можете без «но», друг мой! – легкомысленно брякнул нетрезвый француз. – Не смущайтесь!

Слейтона смутить было трудно, однако и расстаться с жизнью он не спешил. И все же азарт перевесил.

– Ну хорошо, – помедлив, сказал он. – Но при одном условии: если я ошибаюсь, будем считать, что этого разговора не было. Согласны?

Мсье как будто малость протрезвел.

– Предположим, – сказал он.

Ну и тут Слейтон спросил прямо, прямее некуда: скажите, дорогой Морис, а вы никак не связаны с какой-либо из разведок? Еще раз говорю: я – как могила! Никто ничего никогда не услышит, и если что, этого разговора просто не было в природе, только и всего…

Слейтон несколько торопливо проговаривал все это и видел, что он перешагнул Рубикон. Ланжилле долго и молча смотрел на любознательного собеседника, видимо, трезвея окончательно. И даже цвет глаз у него как будто изменился, потемнел. Слейтон почти физически ощутил, как стремительно и холодно работает мысль магната.

Наконец он разомкнул уста.

– Вот что, друг мой, – сказал он суховато и сдержанно, как начальник подчиненному. – Приходите-ка завтра ко мне часов эдак… да в полдень ровно и приходите. Знаете ведь мой дом?

Слейтон ни разу у алмазного короля не был, но не знать дом того в Катанге было невозможно: изящный, с безупречным вкусом выстроенный в норманнском стиле дворец. Мысль тоже заработала бешено: не пойти?.. нет, лучше этого не делать. Пойти… что будет, неизвестно, но придется пойти.

– Хорошо. В полдень?

– Да.

* * *

Едва только Слейтон ступил в покои, как дверь за ним сразу же закрыли, и он увидел себя в окружении вооруженных людей, и белых, и негров. Старший из них молча кивнул на кожаное кресло. Пришлось сесть.

Через полминуты появился Ланжилле.

– Побеседуем, друг мой, – сказал он, и в тоне его на сей раз была нагловатая вальяжность кота, играющего с мышью. Впрочем, он тут же сказал, что гость ему нравится – он умный человек, а это встречается не часто. И потому мсье Ланжилле не хотелось бы, чтобы он, гость, пропал ни за что ни про что.

– У меня есть шансы пропасть? – малость сдерзил Слейтон.

– Ровно пятьдесят на пятьдесят, – спокойно ответил хозяин. – Да так, что во веки веков никто не сыщет. Но это чисто теоретически. А практически – повторюсь, вы умный человек и примете верное решение. Я уверен. Это не комплимент, не думайте. Нравитесь вы мне, не нравитесь, никакого значения не имеет. Это деловой подход, только и всего.

– Вы хотите предложить мне сделку?

– Скорее работу. Впрочем, не важно. И буду с вами откровенен, заметьте это.

Он в самом деле был искренен, хотя, возможно, чего-то и недоговаривал, а может быть, и перевирал – но это не существенно.

– Да, – сказал он, – я имею старого приятеля в Париже, который связан с русской разведкой. То есть советской…

В этом месте рассказа Борисов понимающе усмехнулся. Слейтон живо обратился к нему:

– Вы ведь русский?

– Да. И как раз по этой самой линии.

И больше того, парижского приятеля тоже знаю, кажется…

Ланжилле не стал юлить перед пленником. Сказал, что, будучи молодым и задорным, легко впутался в шпионские авантюры: было и азартно, и весело, и опять же как-никак денежно. Юный Морис прикатил в Париж за удачей, естественно, с шишом в кармане, хватался за любую возможность срубить франк-другой, вот и спутался с часовщиком. Франк-другой срубил, однако быстро понял, насколько легко в этой сфере в послевоенной Европе приобрести чин покойника. И постарался соскочить с темы как можно дальше – подвернулась Катанга, туда и навострил лыжи. Но адрес часовщика и систему шифра для писем сохранил – на случай, если вдруг скучно станет жить.

Морис сказал это вроде как шутя, но Слейтон догадался, что это не шутка. Самая истинная правда: без риска, без его острой, жгучей приправы Ланжилле, как видно, жить не мог.

Впрочем, много лет пролетело, прежде чем что-то произошло. Приблизительно раз в полгода соотечественники списывались, ничего особенного сообщить друг другу у них не было, только разве что в бельгийском Конго пришлый нормандец сказочно разбогател… Но вдруг однажды от парижанина пришло незапланированное письмо.

В нем он – шифром, безусловно – сообщал, что направляет человека. Нелегала из СССР. Тот, дескать, должен прибыть тогда-то, надо принять его по-хорошему, помочь и так далее. «Ну ладно – сказал про себя Морис. Примем, поможем».

Посланец явился почти точно, с опозданием на один день. Впечатление сразу произвел странное: высокий, худощавый человек в очках, с рассеянным бегающим взглядом. В разговоре казалось, что он не слушает собеседника, будучи глубоко озабочен чем-то своим.

Борисов, слушая рассказ об этом московском госте, сразу начал кривовато ухмыляться, что, конечно, не осталось незамеченным Слейтоном:

– Что, и этот похож на кого-то?..

– Более чем. Как его звали?

Слейтон наморщился:

– М-м… Я-то его звал Март…

– Ну, понятно. Мартынов?

– Точно! Мартынов, да. Из ваших, наверное?

– Из наших, – Борисов сильнее изогнул правый угол рта в ухмылке. И пояснил, что сотрудник спецотдела НКВД Мартынов, которого он, Борисов, знал шапочно, на уровне «привет-привет» – тот был на особом положении, ближе к пресловутому Барченко… И он из тех, кто пару лет назад исчез без малейших объяснений. Естественно, ни один из коллег и бровью не повел, и глазом не моргнул: все люди опытные, знающие, что молчание здесь больше, чем золото. Молчание – это жизнь.

– Ясно. – Слейтон поправил подзапутавшуюся бороду и продолжил рассказ.

Переночевав, этот Мартынов наутро сумел огорошить хозяина, которого жизнь вроде бы усердно учила не удивляться. Но – русские умеют удивлять, это общеизвестно.

– Мсье Ланжилле! – воскликнул гость, нервно подергивая щекой, ломая пальцы и, похоже, не замечая ни того, ни другого. – У меня к вам огромная просьба!..

Просьба заключалась в том, чтобы Ланжилле дал знать парижскому связнику, что никакой Мартынов к нему не прибыл. Все сроки вышли, а его нет. Где? Неизвестно. Пропал без вести! Согласны?

Морис соглашаться не спешил, и тогда Мартынов понимающе замахал руками:

– Да, я понимаю, вы предприниматель, вас интересует прежде всего прибыль! Это очень почтенно, говорю без малейшей иронии…

И пообещал, что прибылью этой он обеспечит мсье на сто лет вперед и даже больше. И детям хватит, и внукам. Только спрячьте меня в своем доме. Умоляю! А в Париж отпишитесь, как я сказал.

Все это говорилось на таком нерве, эмоциональном всплеске, что Ланжилле, прожженный делец и интриган, умевший видеть людей насквозь, не усмотрел в словах, лице, глазах этого человека никакого двойного дна. Но решения не принял.