– Хитрая бестия! – Слейтон рассмеялся. – Я это и тогда заметил. Значит, он про эту зону слыхал, и даже очень неплохо слыхал, но ни нам, ни вам ни словом не обмолвился. Пусть, мол, идут, таких не жалко. А какой-никакой толк, глядишь, и выйдет!..

Судя по всему, так оно и было. Ян-Франц, которого никто не обучал системно мыслить, на основании одного только жизненного опыта знал, что вон в той стороне, откуда восходит Солнце, есть заколдованное место, где растут диковинные травы и цветы, бродят невиданные звери, в синем небе могут светить два Солнца, а по ночам звезды падают на Землю, где духи могут показаться человеку в любом обличье…

Конечно, мы не ведаем, так ли именно мыслил вождь, не совсем так или совсем не так. Но так или иначе, это недалеко от истины. В первом случае Ян-Франц посмотрел на экспедицию (Ланжилле также подрядил в нее троих бродяг без роду, без племени, без чести и без жалости), посоображал и решил: ну и пусть идут к черту в лапы. С тем и спровадил.

Это было два года назад. Ну, а сейчас дело другое! Во-первых, новая экспедиция оказалась несравненно более солидной, а во-вторых, и сам негритянский король за это время несколько изменился. Если тогда он видел высшую мудрость лишь в том, чтобы, зная о волшебном мире, держаться от него подальше, то за минувшие годы он понял, что этот таинственный мир надо попробовать познать. Хотя бы из этого ничего не выйдет. Но попытаться следует! И вновь не выдав своего интереса к той роковой земле, он решил отправить в неизвестность пятерых своих с расчетом, что пусть кто-то из них да уцелеет и принесет вождю ценнейшую информацию.

И примерно то же, что проделал Ян-Франц со своими Полем, Пьером и прочими, проделали с Борисовым его начальники.

Они, можно не сомневаться, получили сведения из Берлина о том, что там готовят экспедицию в Конго, ровно туда, по сути, куда пару лет назад с подачи Барченко был отправлен Мартынов и где сгинул без следа. Также вне всякого сомнения, что они расценили происки «Аненербе» как подтверждение правоты Мартынова: ухитрился он нащупать там нечто очень верное… И решили опередить немцев, но так, чтобы они ничего не почувствовали, не насторожились. В результате был отобран очень дельный сотрудник, чье умение добиваться цели было общепризнанным – Василий Сергеевич Борисов. И его отправили, не раскрывая перед ним карт. Не учли они только одного: что со своих высоких постов и чинов будут низвергнуты в прах. Вот так!

– Превратность судьбы, – сказал Слейтон не то с сочувствием, не то с усмешкой, не разберешь. И умолк, глядя в костер, искусно разожженный ровно настолько, чтобы в каменно-земляной глубине пещеры не было зябко.

– Да, ну а что дальше-то с вами было? – напомнил Реджинальд.

– Дальше-то?.. – протянул Слейтон, как бы не сразу оторвавшись от своих дум. Расправил бороду привычным жестом: – Дальше сама сказка! До сих пор была лишь присказка.

* * *

Мартынов был снабжен очень неплохой походной лабораторией: барометр, психрометр, набор реактивов, лакмусовая бумага. Он ежедневно замерял данные воздуха, почвы, воды, хмыкал довольно или, напротив, недоуменно хмурился, тер лоб, соображал, разговаривал сам с собой по-русски… Так или иначе, он был компасом экспедиции, худо ли бедно, но продвигавшейся к верховьям Конго (средством передвижения служил достаточно объемистый челнок с легким подвесным мотором). И чем дальше, тем больше исследователь впадал в азарт, занося показатели приборов и реагентов в журнал, потирал руки, подпевал что-то, иной раз разражался сардонически-мефистофельским хохотом. И, разумеется, увлеченный всем этим, он не замечал, что творится в группе.

А творилось неладное.

Трое «силовиков», подобранных Ланжилле в Катанге – два южноафриканца-бура и француз-корсиканец, – общавшиеся между собой на отвратительном английском, были если не прямые разбойники, то где-то недалеко оттуда. Сперва, впрочем, они выполняли свои обязанности хмуро, но без ропота. Потом, однако, уяснив, что чумовой русский ученый в вихре научной страсти тащит их куда-то туда, где Макар телят не гонял, эти урки заволновались.

Слейтон – не Мартынов, он, понятно, заметил все это. И с присущей ему сообразительностью осознал: трое головорезов, глазом не моргнув, прикончат их двоих. Заберут кое-какое имущество, рванут в Леопольдвиль и бесследно растворятся в бескрайнем мире. Ну а бренные останки Мартынова и Слейтона вынуждены будут растворяться в мутных водах притоков Конго.

Сопоставив все это, Слейтон вовсе не пал духом. Напротив, испытал кураж. Стихия интриг для него была все равно что воздух для птицы. Мозги заработали ловко, дерзко, хватко – часа хватило, чтобы план был готов.

Психологически этот план строился на разности этносов и натур. Все трое бродяг, понятно, интеллектом и культурой не блистали, но корсиканец ухитрился отличиться и на этом фоне. Не то чтобы он был глупее буров – но был он бешеный. Кичился тем, что он дальний родственник Наполеона – дескать, все корсиканцы сплетены меж собой кровными узами; при этом был резкий, вспыльчивый до дикости, чуть что не так, багровел, скрежетал, глаза наливались кровью… Слейтон безошибочно сыграл на этих струнах.

Улучив момент, он отозвал Бонапартова земляка под пустяковым предлогом и стал нашептывать:

– Послушайте, Анри… Я вижу, что вы с этими, – кивок в сторону южноафриканцев, возившихся с каким-то барахлом метрах в тридцати, – решили договориться против нас двоих… Ну-ну, только не держите меня за дурака!

Разве вы не заметили за это время, что я зря слова не скажу?.. Ну так вот, я давно понял, что в этой жизни друзей нет, а либо враги, либо компаньоны.

Слушатель заметно напрягся, и Слейтон, мысленно поздравив себя, приступил к главному.

Таинственно понизив голос, он заговорил о том, что те двое не станут, конечно, делиться с чужаком. Найдут момент, оглушат ударом по голове – собственно, даже и убивать не надо, хватит нокаута. Просто кинут обмякшее тело в реку и поминай как звали. Крокодилы да хищные рыбы по-быстрому решат вопрос.

Слейтон говорил, и кураж радостно пьянил его: он видел, что план работает на все сто. Анри краснел, бледнел, шел пятнами, челюсти сжимались, как тиски… Будь он порассудительнее, конечно, он бы задался вопросом: а откуда Слейтону известны намерения буров? – но пламя гнева застлало взор, и потомок императора вдруг сделал то, от чего сам провокатор оторопел.

Вскочив, островитянин с проклятиями ринулся к ничего не подозревавшим африканерам:

– Эй, вы! Свинья! Скотина! Стой!.. – И еще что-то на своем диалекте.

Кто знает, как все это могло бы обернуться, но, на счастье Слейтона, и буры не были вдумчивыми людьми. Они не стали выяснять, отчего взбесился коллега, а ответили ему такой же хамской бранью. Когда она коснулась кого-то из корсиканских пращуров – вроде того, что надо бы их вытряхнуть из могил и изнасиловать, – Анри в ярости выхватил нож.

Обалделые Слейтон и Мартынов ахнуть не успели, как один из буров, вскрикнув, скрючился, упал, другой взревел как бык и бросился на врага, не думая уже о том, что тот вооружен.