Даже если вы так и не пришли к какому-либо заключению и не сумели составить представление о задаче за то время, пока отдалялись от нее, есть вероятность, что вы вернетесь к своей задаче бодрым, свежим и готовым потратить больше усилий. В 1927 г. гештальт-психолог Блюма Зейгарник заметила забавную особенность: официанты в одном венском ресторане помнили заказы, пока те выполнялись. Как только заказ был полностью выполнен, он словно стирался из памяти официантов. Обнаружив это, Зейгарник поступила так, как полагается любому увлеченному психологу: вернувшись в лабораторию, она разработала и провела исследование. Группе взрослых и детей давали 18–22 задания, которые требовалось выполнить (задания предусматривали как физическую деятельность, например лепку фигурок из глины, так и умственную, например складывание пазлов), однако выполнение половины этих заданий прерывали, не давая их завершить. В конце эксперимента выяснялось, что его участники запомнили прерванные задания гораздо лучше, чем законченные, – точнее, более чем в два раза лучше.

Зейгарник приписала эти результаты состоянию напряжения, как после фильма с интригующим финалом. Разум зрителя хочет знать, что будет дальше. Ему необходимо завершение. Он стремится прекратить работу, но будет продолжать работать, даже если приказать ему остановиться. Выполняя все прочие задания, он подсознательно будет вспоминать те из них, которые ему так и не удалось закончить. Мы уже сталкивались с этой потребностью в завершенности – стремлением нашего разума положить конец состоянию неопределенности и покончить с незавершенным делом. Эта потребность побуждает нас работать упорнее, лучше, поставив перед собой цель закончить работу. А как нам уже известно, мотивированный разум – гораздо более мощный разум.

Физическое дистанцирование

А если мы, подобно Ватсону, просто не в состоянии представить себе занятие, при котором можно думать о чем-то другом, даже если мы переберем все варианты из предложенного списка? К счастью, отстраненность – это не только смена деятельности (хотя это один из наиболее легких путей). Другой способ достичь психологической отстраненности – в буквальном смысле слова увеличить расстояние. Физически переместиться в другую точку. Для Ватсона аналогом такого перемещения становятся прогулки по Бейкер-стрит – вместо того чтобы сидеть в четырех стенах и наблюдать за своим соседом по квартире. Холмс умеет мысленно перенестись в другое место, однако реальное физическое перемещение способно помочь менее волевому человеку и даже самому великому сыщику, когда ждать творческого вдохновения больше неоткуда.

В «Долине страха» (The Valley of Fear) Холмс предлагает вечером вернуться на место расследуемого преступления и оставить отель, где он сделал большую часть умозаключений.

«Вечер в одиночестве!» – восклицает Ватсон, убежденный, что из всех возможных решений это самое неудачное. Чепуха, возражает Холмс. На самом деле это решение весьма показательно. «Я намерен отправиться туда прямо сейчас. Я уже обо всем договорился с достопочтенным Эймсом, у которого, между прочим, есть сомнения относительно Баркера. Проведу вечер в кабинете, посмотрим, не подействует ли его атмосфера на мои умственные способности. Уверен, духи места сего принесут мне озарение. Вы улыбаетесь, друг Ватсон? Что ж, посмотрим»[14]14

Здесь и далее цитаты из «Долины страха» приведены в переводе И. Бернштейн. – Прим. пер.

[Закрыть]. И Холмс отправляется в кабинет.

Так обретает он вдохновение или нет? Обретает. К следующему утру у него уже готова разгадка. Как такое возможно? Неужели именно пресловутые духи места принесли Холмсу озарение, на которое он рассчитывал?

Вполне возможно. Наше местонахождение влияет на мышление самым непосредственным образом – по сути дела, мы испытываем даже физическое влияние. Вспоминается один из самых известных экспериментов в области психофизиологии – собаки Павлова. Иван Павлов стремился показать, что физический сигнал (в данном случае звук, но его мог заменить некий образ, запах или общее местонахождение) в конце концов способен вызывать такую же реакцию, как и собственно поощрение. Павлов звонил в колокольчик, а потом предлагал собакам еду. При виде пищи у собак, само собой, вырабатывалась слюна. Но довольно скоро слюноотделение стало начинаться уже при звуках колокольчика, еще до того, как собаки успевали увидеть еду или почувствовать ее запах. Звон вызывал предвкушение еды и физическую реакцию на нее.

Теперь нам уже известно, что усвоенные ассоциации такого рода свойственны не только собакам. Люди постоянно, не задумываясь, выстраивают такие связи, в итоге самые безобидные события вроде звонка вызывают предсказуемую реакцию у нас в мозге. Например, когда мы входим в кабинет врача, одного запаха достаточно, чтобы вызвать нервную дрожь, и не потому, что нам предстоит какая-нибудь болезненная процедура (возможно, мы просто зашли занести какие-то справки), а потому, что мы научились ассоциировать данную конкретную обстановку с тревогой, которой неизбежно сопровождается визит к врачу.

Власть усвоенных ассоциаций проявляется повсюду. К примеру, мы лучше вспоминаем материал в том месте, где мы впервые с ним познакомились. Студенты, сдающие экзамен в той же аудитории, в какой занимались в течение семестра, обычно справляются лучше, чем когда экзамен приходится сдавать в совершенно новой обстановке. Верно и обратное: если какое-либо место ассоциируется у нас с раздражением, скукой или отвлекающими моментами, оно не подходит для усердной учебы.

На всех уровнях, как физических, так и нейронных, местонахождение связано с воспоминаниями. Места ассоциируются с теми видами деятельности, которая там производится, и разрушить эту связь поразительно трудно. К примеру, если смотреть телевизор, лежа в постели, то заснуть потом бывает непросто (конечно, если вы не привыкли засыпать за просмотром телепередач). Если весь день сидишь за одним и тем же столом, трудно преодолеть мыслительный ступор в случае его возникновения.

Связь между мышлением и местонахождением объясняет, почему так много людей не в состоянии работать дома – им требуется определенная офисная обстановка. Они не привыкли работать дома, их отвлекают самые обычные дела, которыми они привыкли заниматься в домашних условиях. Эти нейронные ассоциации отнюдь не способствуют достижениям – точнее, достижениям, связанным с работой. В памяти просто нет соответствующих следов, а если и есть, то не те, что вам требуется активизировать. Этим объясняется еще один эффект от ходьбы. Поддаться контрпродуктивному образу мышления гораздо сложнее, если вокруг постоянно меняются пейзажи.

Местонахождение влияет на мышление. Смена места подает нам, если так можно выразиться, сигнал мыслить иначе. При этом наши укоренившиеся ассоциации становятся неуместными, в итоге появляется возможность сформировать новые, исследовать образы и пути мышления, которыми мы прежде не пользовались. Если привычное место тормозит наше воображение, то, избавившись от усвоенных рамок, мы наконец даем воображению волю. У нас уже нет ни обременительных воспоминаний, ни нейронных связей, которые вмешиваются и стесняют нас. В этом и заключается суть тайного звена между воображением и физической дистанцией. Важнее всего то, что изменение физической перспективы может спровоцировать изменение умственной перспективы. Это полезно даже Холмсу, которого, в отличие от Ватсона, незачем брать за руку и силой уводить с Бейкер-стрит, чтобы дать возможность воспользоваться преимуществом дистанцирования.