Когда вернулся в вагон, Джон обнаружил, что теперь оказался в окружении другой семьи, более многочисленной, занимавшей сразу несколько скамей. Все были немного навеселе: отмечали день ангела маленькой старушки, которая сидела как раз напротив него и сонно хихикала. Время от времени дети и внуки наклонялись к ней, обнимали и громко восклицали: «Мамочка, ты наше сокровище!», «Абуэлита, дорогая!» Мужчины пригласили его выпить. Джон всем представился и сделал несколько комплиментов старушке. Такую резкую перемену обстановки было трудно осмыслить. Многим, в том числе и начинающим, философам удавалось ухватить суть проблемы страдания, но сколько из них могли похвастаться пониманием того, что такое счастье?

По приезде в Манантьялес Джон снял комнату в рабочем квартале. От депрессии не осталось и следа. Он был молод, здоров и наконец-то свободен! Впервые за год он оказался в умеренном климате, а ночи и вовсе были холодными. Но самое главное – ему постоянно хотелось что-то делать. Починив на кухне у хозяйки дымоход, он вывел из спячки ее сына, и они вместе вычистили цистерну для воды. Скоро он стал незаменимым человеком для соседей, и был даже приглашен на ужин. Попробуйте представьте себе джентльмена, который готов возиться в грязи, а тут парень свой в доску. Только и слышалось: «дон Хаиме!» то, «дон Хаиме!» – это.

Потом про детей Эшли говорили, что они медленно взрослели. Да, это так, но все же не настолько, как их отец. Как кажется, принципиальный вред ускоренного или замедленного взросления заключается в том, что молодой человек или девушка в своем развитии могут либо вообще проскочить, либо ускорить, либо замедлить прохождение через те или иные жизненные периоды, необходимые для формирования личности. Подростком, каким был в Пулли-Фоллс, штат Нью-Йорк, Джон Эшли видел себя Александром Великим, но не был готов посвятить свою жизнь работе среди прокаженных, то рыцарем-крестоносцем из книг, но не рассматривал возможность стать политиком, чтобы устранить несовершенства в социальном устройстве. Его бунтарства хватило лишь на то, чтобы отгородиться от своих родителей слепо его обожавших и отвергнуть их идеалы. В инженерном колледже Джон холодно объявил всем, что является атеистом, но только для того, чтобы связать себя с откровенными суевериями: он, например, был уверен, что существует некая сила, которая служит ему на посылках; что несчастье может случиться с кем угодно, но не с ним; что обстоятельства всегда сложатся так, что будут соответствовать его сокровенным желаниям. Но главное – он фактически перескочил через ту фазу взросления, когда почти каждый молодой человек становится философом, любителем поспорить. Теперь, в Манантьялесе, Эшли переживал те тамые муки, которые должен был испытать еще двадцать лет назад. Ночами лежа на крыше своего дома, он разглядывал созвездия, мерцавшие между горными вершинами. Как другой молодой человек – герой книги, которую Эшли прочитал, еще находясь за тысячи миль отсюда, – он размышлял: «В безграничном пространстве, в бесконечном времени, в беспредельной материи формируется организм, как мельчайший пузырек воздуха; он просуществует немыслимо короткое время, а потом лопнет; этот пузырек – я сам и есть».

И еще одно воспоминание не давало ему покоя – его отношения с родителями. Джон Эшли сбежал с Беатой Келлерман на следующий день после окончания колледжа в Хобокене, штат Нью-Джерси. Родители специально приехали из своего городка, чтобы присутствовать на выпускных торжествах, и с гордостью наблюдали, как чествовали их сына, как вручали ему награду за наградой. На следующий день родители уехали, он должен был последовать за ними через неделю, но лишь на Рождество отправил им поздравительную открытку без обратного адреса. Джон никогда не писал им, хотя и подумывал об этом в минуты счастья – например, когда родилась Лили. Без чувства обиды, без единого повода для обид они с Беатой прекратили отношения со своими семьями. За все последующие годы Эшли ни разу не испытал ни сожалений, ни угрызений совести по этому поводу. И вот только теперь, когда начал с таким вниманием рассматривать семейную жизнь вокруг, он вдруг спросил себя, в чем была его ошибка. Может, он просто был плохим сыном? Могло ли это каким-то образом сказаться на его собственной семье? Станут ли его дети в свою очередь настолько же самонадеянными, чтобы с легким сердцем просто исчезнуть в толпе? Может, существовал какой-то изъян в устройстве их жизни в «Вязах»? Но ведь было же семнадцать лет счастья там!

Почему же тогда Мария Икаса с таким пренебрежением отнеслась к его заявлению, что он был счастлив?

Его отец – видный представитель местной общины и президент банка в Пулли-Фоллс – пользовался всеобщим уважением. Джон рос единственным ребенком, хотя знал, что родители потеряли двух детей, девочек, еще до его рождения. Отец был необщительным и сдержанным – возможно, так он реагировал на экспансивность своей жены. Мать обожала сына, боготворила буквально. Подобные чувства, даже имеющие религиозную основу, скрывают за собой некие условия, которые не высказать словами. Обожание человеческого существа, сопровождающееся самоуничижением, – эта попытка заявить о правах на обожаемый объект, в том числе на право обладания им. Джон был юношей доброго нрава: уклоняясь от материнских притязаний, раздражения и гнева не проявлял, предпочитал делать вид, что просто не замечает их. В его жизни был наглядный пример другой любви, которая, напротив, расширяет границы свободы: каждое лето он проводил на ферме у своей бабки, и эти дни остались в его памяти как самые счастливые. Сейчас Джон вдруг вспомнил, что в характере отца была одна черта, которая в то время казалась ему хоть и неприятной, но не особенно важной: он был скуп, но тщательно скрывал это. У него был богатый дом, он жертвовал на церковь, но любые расходы сверх запланированных доставляли ему настоящие мучения. Жена тратила много времени и проявляла чудеса изобретательности, чтобы скрыть от соседей масштабы столь болезненной реакции, однако все равно среди них ходили разговоры о его вечном стремлении сберечь «завалящий цент». Джона неожиданно поразила мысль, что отец был богат, наверняка очень богат. Мало того что руководил банком, он покупал и продавал фермы, дома, магазины. Здесь, в Манантьялесе, Эшли понял, что всю жизнь старался не походить на отца, но наделал таких же ошибок, как и он. Корень алчности в страхе перед будущим: что, если обстоятельства изменятся? Противоположностью скупому является не мот из евангельской притчи о блудном сыне, который растратил свое богатство на непотребную жизнь, а попрыгунья-стрекоза, которая «лето долгое пропела». Эшли жил, не испытывая страха, и не осуждая.