Из его горла вырвался стон. Так неужели в этом и состоит смысл семейной жизни? Подрастающих детей калечат собственные родители, которых в свое время искалечили их родители своей душевной слепотой, невежеством и страстями; из-за наших собственных ошибок страдают наши дети? Это и есть неразрывная цепь поколений? Чудесная бабушка Эшли была эксцентричной особой. Джон мало что знал о ее прежней жизни. Родилась она в Монреале, в католической семье, а после того как вышла замуж за деда – мелкого фермера, который владел участком каменистой земли, – перешла в лоно методистской церкви. Потом уговорила мужа переехать на пятьдесят миль к югу, где лежали плодородные земли, но что-то у них пошло не так. Мари Луиза вступила в одну из специфических религиозных сект, жестко аскетичную, которая устраивала свои собрания на открытом воздухе. В состоянии религиозного экстаза во время отправления своих обрядов сектанты переходили на неведомые языки. Таких сект было много в то время на севере штата Нью-Йорк. Через какое-то время ее муж отправился на Аляску искать золото. Она в одиночку продолжала вести дела на ферме, пользуясь услугами часто сменявшихся и ненадежных работников, и однажды открыла в себе незаурядный дар обхождения с животными. Мари Луиза обладала мужским характером, не знала меры в работе и была скупа в проявлении чувств. Единственного сына она отправила учиться в захудалый колледж, по окончании которого он стал банкиром в Пулли-Фоллс, перешел в мир малых побед и больших страхов, из которых и состоит жизнь скряг. Между сыном и матерью не было ни любви, ни привязанности. Неужели ее многочисленные достоинства перевоплотились в сыне в скупость?

Это и есть неразрывная цепь поколений?

Во время каникул, когда Джон жил у нее, каждую среду бабка брала его с собой на вечерние молитвенные собрания своей церкви. Во время первого посещения его крайне удивило, что у них нет священника. Одни люди сидели, кто-то стоял, многие опустились на колени. После того как установилась тишина, собравшиеся спели приглушенными голосами несколько гимнов, произнесли короткие молитвы о терпении, смерти и озарении. Создавалось впечатление, что все ждали, когда произнесет свою молитву его бабка, которой обычно заканчивались собрания. Наконец она поднялась и, воздев очи горе, обратилась к Господу. Говорила она с жутким прононсом, который всегда усиливался, стоило ей завести речь о чем-то серьезном. Тогда понять ее становилось практически невозможно. Очень часто ее обращение к Богу было очень коротким. Ее мысль всегда возвращалась к Божественному плану, уготованному для Вселенной. Она просила Господа указать ей ее место в этом плане, жаловалась, что слишком медленно замысел претворяется в жизнь, умоляла Всевышнего проявлять милосердие к тем, кто из-за своей порочности или по неведению вмешивается в его великий замысел. Атмосфера в комнате все больше накалялась. Не было никакого сомнения в том, что это она себя обвиняет в порочности и неведении, но все присутствующие принимали ее слова на свой счет. Слышалось сдавленное бормотание, кто-то поднимался с колен, кто-то, наоборот, опускался, закрывая лицо руками. Джон не мог понять, почему бабка так говорит о себе: ведь лучше ее нет никого на свете. В конце молитвы она успокаивала себя и собравшихся, выражая надежду на то, что Господь даже недостатки рода людского оборачивает служению своим целям, а потом предлагала всем спеть «О, Дух Святой, сойди на землю».

Теперь, лежа на кровле и вглядываясь в созвездия, Джон ее понимал. Навалилась усталость, и он не заметил, как заснул.

В его новой жизни настал момент, когда Джон испытал потребность в чувствах: хотелось кем-то восторгаться, кого-то боготворить. Его мысли постоянно возвращались к миссис Уикершем. Он побывал в больнице и сиротском приюте, в школе для слепых кружевниц, которые находились под ее патронажем. Два первых заведения считались муниципальными, но весь город, сестры-монахини и пациенты знали, как обстоят дела в действительности. Он не пошел в ее «самый лучший отель в Южной Америке», вооружившись письмом от Эндрю Смита, – это была территория «крысоловов». Джон видел, как она ехала по улицам городка на черном рысаке – уверенная, властная, с пепельными волосами, собранными в пучок, который виднелся из-под полей испанской шляпы, и красной розой на лацкане – с инспекцией своих учреждений или во время закупок. Владельцы лавок и продавщицы высыпали на улицу, чтобы поцеловать ей руку; мужчины почтительно кланялись. Она говорила с рабочими на их языке, и у нее это получалось гораздо лучше, чем у Эшли, смеялась, и все подхватывали смех. Эшли редко смеялся: не то чтобы презирал это занятие, просто ему казалось, что смех неуместен, поскольку отвлекает от серьезных проблем. Миссис Уикершем вызвала его любопытство, Джон был готов начать восторгаться ею и для начала выяснил, в какие часы ее не бывает в гостинице. Именно в это время – утром – он толкнул дверь в «Фонду» и попросил о встрече с хозяйкой. Ему сказали, что в данный момент ее нет, сопроводили в холл и предложили подождать.

Довольно много конкистадоров предпочли провести остаток своих дней в завоеванном ими новом мире. Трудно поверить, что им не захотелось вернуться в Испанию с ее притягательной силой, к Бискайскому заливу – этой колыбели всех моряков, и даже в Эстремадуру, чьей красоты не оценить с наскока. Они осели в Америке, выстроили себе дома, нарожали детей с приплюснутыми носами, но потом отошли от мира, который был им дороже, чем земля, родившая их, и чем земля, давшая им приют, – от океана, который они не один раз пересекали туда и обратно. Их новые жилища были выкрашены в белый цвет и снаружи, и изнутри, с одним исключением. Стены в их гостиных красили в голубой цвет от пола до высоты, на которой находятся глаза стоявшего на ногах человека; нижняя часть пространства, ограниченного четырьмя стенами и выкрашенная в цвет морской воды, напоминала об океанских просторах, о солнечном дне, о дуновении легкого бриза. Миссис Уикершем тоже перенесла океан и линию горизонта в холл своей гостиницы. В центре с потолка свисала модель галеона шестнадцатого века. На стену она – хоть и была воинствующей пресвитерианкой – поместила огромное, источенное временем распятие. Через открытые окна и двери роскошный сад грозил затопить комнату приливом многоцветья. Для Эшли главным достоинством любого помещения была польза, а что оно еще может быть и красивым, ему в голову не приходило. Помимо того, что у него отсутствовали такие качества как юмор, амбиции, тщеславие и способность к рефлексии, он никогда не различал категорию красоты. Ему нравились кое-какие картинки