– Мне нравится твоя прическа.

– Правда? И все мое, с небольшой помощью LOreal, – говорю я. Я решила стать блондинкой. Это больше на меня похоже. Хотя я не уверена насчет короткой стрижки.

Эстер просит поделиться с ней свежими сплетнями. Я улыбаюсь и рассказываю о последних событиях в своей жизни – жизни одинокой девушки и начинающей писательницы.

Подходит доктор Л., но в разговор не включается. Он здесь, чтобы следить за моим телом, а не обсуждать прически. После целой череды париков доктора Л. нелегко отвлечь.

– Как вы себя чувствуете? – спрашивает он.

– Хорошо.

– Никаких жалоб? Болей, покалываний?

– Нет.

– У вас сейчас сканирование? – может, доктор Л. и назначает мне процедуры, но слежу за ними я.

– Нет. Мне его уже сделали. Ну что, завтра увидимся?

– Не будем откладывать. Я вас запишу.

– Отлично.

– Мне нравится ваша стрижка.

– Спасибо.

* * *

По пути в палату Шанталь я прохожу мимо морга.

Страшновато, да? Может, и я окажусь здесь однажды? Слова Шанталь все еще вызывают у меня мурашки. В любом случае, какой идиот проектировал эту больницу?

В отделении химиотерапии все женщины с короткими волосами, и сегодня я одна из них. Лысые тоже есть, и то тут то там мелькают парики или тюрбаны. У Шанталь самые густые и длинные волосы из всех, но сегодня ей еще и хуже всех. Она на четвертом этаже, крыло С, палата i. На табличке, прикрепленной к ее двери, написано: “РЕАНИМАЦИЯ”.

Она лежит в кровати, рядом сидит Эллен. Не представляю, как одиноко ей, должно быть, оттого что она знает, что уйдет первой. Она подтверждает мои мысли, срыгивая завтрак.

– Покажи Софи журнал, – говорит она Эллен.

Ее подруга дает мне глянцевый журнал.

– Страница шестьдесят четыре, – говорит она.

Я листаю страницы. Сияющая Шанталь под заголовком “Я должна прожить эту жизнь в полной мере”. Шан и ее философия в свете вспышек. Еще одна гламурная жертва рака.

“Шанталь Смитхёйс (34) неизлечимо больна. Согласно прогнозам, она сгорит от рака груди за два года. Она хочет поделиться своими мыслями с женщинами, которым тоже не повезло. И рассказать нам, что, к ее большому удивлению, Шанталь чувствует себя как никогда счастливой”.

Сквозь страницы журнала проглядывает больная девушка, лежащая в постели, обколотая морфином и дексаметазоном. Тоже мне счастье. Я тихо разговариваю с ней. Она отвечает свистящим шепотом.

– Вот то, чего я боялась. Оказаться прикованной к этой больничной койке, – теперь Шанталь в настоящем онкологическом отделении. Хотя она бывала здесь на процедурах, на ночь никогда не оставалась. Шан бормочет: – Начало конца.

Я молчу, проглотив язык. Эллен встает, чтобы открыть форточку. В палате пахнет куриным бульоном из пластикового стаканчика, стоящего на столике рядом с ее кроватью. Шанталь не может держать его в руках. Непрерывный цикл: глотания, отрыжки и рвоты. Желчь и выхлопные газы от вертолета, летающего в ее голове последние три дня. Слава богу, у нее отдельная палата.

Когда занавеска отдергивается, мы поднимаем глаза. Появляется обеспокоенное лицо: морщинистый лоб, мужчина средних лет. Это ее невролог. С ним медсестра. Невролог по очереди жмет нам руки. Потом его рука перемещается на плечо Шанталь, где и остается.

– Боюсь, у меня плохие новости. Ваша опухоль метастазировала в мозг.

Врачи здесь и впрямь не жалеют слов. Я сглатываю и смотрю на Шанталь – самую храбрую из нас двоих.

Она злится.

– Тридцать четыре, – говорит она. – Мне, блядь, тридцать четыре года, – она поднимает вверх средний палец. Впервые вижу, как она плачет.

– Мы прямо сейчас направим вас на облучение.

– И что потом? Это поможет мне избавиться от метастаз?

– Мы ни в чем не уверены, но попробовать стоит.

– Я облысею?

– Да.

– Как много у меня метастаз? – спрашивает она.

– Они распространились по всему мозгу.

– Вот дерьмо. Они уже в третий раз возвращаются. Поверить не могу, как быстро все происходит. Я так хорошо себя чувствовала последние месяцы без химии, а теперь – бам! Рак уже в моей голове, – она смотрит на меня: – Где твой ноутбук, Софи? Я думала, ты хочешь написать книжку про рак.

По крайней мере, свое чувство юмора она не утратила.

Я целую Шан и говорю, что скоро вернусь. Трамвай уже ждет на остановке, и я бегу к нему что есть сил.

Мы с Робом сидим в приемной. Я рада, что мы снова вместе. Я слежу за стрелкой часов, наблюдаю за людьми вокруг, раскачиваюсь туда-сюда на неудобном пластмассовом стуле и смотрю на Роба. Он сжимает мое плечо и целует меня. Проходит не так много времени, прежде чем я вижу, что доктор Л. на подходе. Он улыбается.

Я с облегчением выдыхаю.

– Ладно, новости хорошие, если судить по его улыбке. Мы можем идти.

Роб хохочет.

– Мисс ван дер Стап, – за пределами его кабинета я все еще “мисс”. Я встаю, жму его руку и советую продолжать улыбаться. Это работает.

– Что ж, все выглядит хорошо. Несколько незначительных изменений в сравнении с предыдущими снимками, но скорее всего это побочные действия облучения. Как вы себя чувствуете?

– Отлично. Я чувствую себя просто отлично.

* * *

И снова от хороших новостей я еду к Шанталь.

– Как прошло твое сканирование?

– Хорошо, – говорю я тихо. Мне кажется бестактным радоваться, зная, что в голове у Шан полно опухолей. Как сказать тому, кто умирает, что ты снова возвращаешься к жизни?

– О, как здорово, рада за тебя, – она улыбается. – По крайней мере одной из нас удалось победить.

Я читаю газету и, к своему стыду, должна признать, что понятия не имею, кому посвящена политическая карикатура. Буду я заниматься политологией или нет? Чем занята моя голова?

Точно не газетами. Моя голова занята чем-то совсем другим. Каждый день мне напоминает о расстоянии между мной и всеми остальными: мое тело вроде как приходит в норму, но до головы это пока еще не дошло. Болтать с друзьями, голосовать – возможно, за кандидата-женщину, или на сей раз за партию “зеленых”, – заводить новых друзей, встречаться со старыми, с мужчинами. Свидания по-прежнему даются мне не так легко, как раньше. Неважно, Роб это, Юр, Аллард или Галстук, – трудно всегда. Я встаю, надеваю туфли на высоком каблуке, приклеиваю ресницы. Внимание я привлекаю достаточно легко, но вот с любовью и доверием все по-другому.