Кажется, они наконец попрятались по норам. Картер касается моей руки:

– Пойдем, нужно вернуться домой, пока твоя бабушка не отправила никого на поиски.

Мэри Энн исчезла. Мы с Картером двигаемся ближе к краю ветки и спрыгиваем, стараясь не попасть на корни и не потревожить крыс. Словно сговорившись, мы молчим всю дорогу, пока не выходим на тропинку к дому бабушки. Я жду Мэри Энн, но она все не появляется.

– Я, наверное, не пойду дальше, – тихо говорит Картер. Его голос немного приглушается звуками леса и шелестом листвы. – Твоя бабушка может увидеть.

– Хорошо.

– А! Забыл сказать: я нашел твой телефон. Он застрял в кустарнике рядом с тем местом, где ты упала. Он у меня дома.

– Правда?

Это последняя ниточка, связывающая меня с моей прежней жизнью и миром за пределами Харроу-Лейка. Реальным миром. Картер не знал, насколько это важно для меня, но все равно спас мой телефон.

– Я думала, он потерялся, – говорю я сдавленным голосом.

– Сможешь зайти ко мне завтра после работы? Я отдам. Не уверен, что твоя бабушка будет в восторге, если я зайду.

Я вспоминаю, как она разозлилась, приняв меня за Лорелею, разговаривающую по телефону с парнем. Пожалуй, Картер прав.

– Ладно, – говорю я, но этого, кажется, недостаточно, поэтому я добавляю: – Спасибо.

– Ну и где тебя носило так поздно? Я слышала, когда ты пришла. Было уже за полночь, – говорит бабушка за завтраком.

Мэри Энн больше не появлялась с тех пор, как исчезла рядом с Костяным деревом прошлой ночью. Даже не знаю, переживать или радоваться.

А может быть, ее вообще никогда не было.

Я наблюдаю за тем, как бабушка ест тост с персиками, и стараюсь не блевануть в чашку с кофе: наш новый утренний ритуал.

– Я…

Как мне сказать ей, что я ходила к Костяному дереву? Я вообще удивлена, что бабушка со мной разговаривает. Нолан точно не стал бы.

– Я решила прогуляться.

– Прогуляться? Одна?

– Ага. Ну, я встретила Картера по дороге. А что?

– Так я и знала. – В голосе бабушки появляются железные нотки. – А я говорила Гранту, что так будет.

– При чем тут вообще Грант?

– Я позвонила ему вчера вечером и сказала все, что думаю о его племянничке. Когда я услышала, что ты шастаешь где-то по ночам, я сразу предположила, что это он виноват.

– В чем виноват?

Бабушка смотрит на меня с нескрываемым раздражением.

– Уже пошла молва, Лола. И чтобы ты понимала, я не позволю своей внучке крутить шашни с мальчишкой Билли Крейна, – решительно заявляет она. – Эта женщина совершенно не уважает свой город. Думает, что может вести себя как угодно и не думать о последствиях. Представь себе, она даже не была замужем за отцом этих детей! – Бабушка осуждающе фыркает. – Не говоря уже о том, что прадед Билли Крейна был одним из виновников трагедии в 1928 году.

Я непонимающе моргаю:

– Ты… имеешь в виду оползень?

– Да. Когда рухнули их туннели, погибло девяносто девять ни в чем не повинных людей, и на склоне стало опасно жить. И это еще без учета наводнения, которое произошло ниже по течению реки в результате оползня. Там вымерла целая деревня: мужчины, женщины, дети – все они были найдены мертвыми в своих постелях, когда вода отступила. Так много смертей! Эти жадные дураки не могли вовремя остановиться и продолжали бурить все глубже. Чуть не похоронили нас всех.

Я обращаю внимание, что она не упоминала никаких бутлегеров, пострадавших от оползня.

– И все же обрушение никак не связано лично с Картером или его мамой.

– Не спорь со мной, девочка!

Я молча испепеляю ее взглядом. С меня хватит. Если уж я застряла в этой дыре, я буду проводить время так, как захочу. Бабушка сосредоточенно размешивает чай и не замечает, что он расплескивается на блюдце.

– Не знаю, что они разбудили там в этих пещерах, но оно больше не покидало наш город.

– Что они разбудили?.. – Кажется, сердце сейчас выпрыгнет из груди.

Она говорит про Мистера Джиттерса.

Услышав мой вопрос, бабушка снова раздражается:

– Только не начинай этот бред заново. Честное слово, Лорелея, ты подумала, что скажет отец?

– Бабушка… Я Лола, не Лорелея, – медленно говорю я.

– Да знаю я! – огрызается бабушка, как будто я ее оскорбила.

Стукнув чашкой о столешницу, она уходит. Я слышу, как она поднимается по лестнице и хлопает дверью. Тонкий фарфор чашки пересекает едва заметная трещина. Я беру ложку и начинаю постукивать по этому месту. Трещина расширяется и становится глубже. Я ударяю по чашке еще раз, и она раскалывается. Чай растекается по столешнице и капает на шахматный пол. Надо валить.

Когда я возвращаюсь домой через час, бабушка суетится на кухне. Я вышла, чтобы немного проветриться, но в итоге постоянно пялилась себе под ноги в поисках ям и вздрагивала от скрипа веток и шелеста листьев.

Разбитой чашки уже нет, и бабушка не упоминает о нашей ссоре. Она протягивает мне передник:

– Готовила когда-нибудь вишневый коблер?[13]

Я отрицательно мотаю головой и с недоверием смотрю на фартук.

– Ну почему бы не попробовать? Надевай, детка.

Мне все равно нечем заняться, пока Картер на работе, поэтому я безропотно следую бабушкиным инструкциям. Взвешиваю ингредиенты на ее древних весах, помешиваю фрукты на плите, пока они не превращаются в кашу, и с недоумением наблюдаю за тем, как все это становится приторно пахнущем коблером. Наконец пирог готов. Бабушка достает из печи две формы и кладет их на стол. Затем она снимает фартук. Я делаю то же самое, и мы молча садимся за стол, чтобы поесть. На вкус такая же невыносимая сладость, как и все остальное.

Бабушка слабо улыбается:

– Кажется, ты совсем не сладкоежка.

– Он очень… липкий, – рассеянно отвечаю я.

За спиной бабушки только что появилась Мэри Энн. Она сидит на столешнице и смотрит в окно. Костяшки ее пальцев побелели от того, как сильно она вцепилась в край столешницы. Теперь трещины на ее коже выделяются еще сильнее. Она ждет Мистера Джиттерса.

– Наверное, ты привыкла к более изысканным блюдам, живя с отцом, – сухо замечает бабушка, отвлекая мое внимание от Мэри Энн.