В середине XVII в. Россия, продвигаясь на восток, основала укрепленные аванпосты вблизи монгольской границы в Селенгинске, Нерчинске и Албазине. Последовали столкновения с китайцами, русские были остановлены, и по Нерчинскому договору 1689 г. они отказались от претензий на весь бассейн Амура, но получили ограниченные торговые привилегии. Согласно другому договору в Кяхте в 1727 г., русские, сопровождавшие торговые караваны, получали право посещать Пекин и построить для себя православный храм в столице.

В дальнейшем монгольская граница оставалась спокойной в течение полутора веков. Основными целями России были Берингово море, Аляска и Туркестан, и Китай воспринимался как «дружественный совместный наследник империи Чингисхана». В течение шестидесяти пяти лет войны Цинов против джунгарских монголов цари придерживались полного нейтралитета. Однако к 1850 г. они вновь были готовы возобновить активную политику. Хотя спустя четыре года Россия вела Крымскую войну с Англией и Францией, она предложила империалистам помощь против тайпинов. В этом ей было отказано. Тем временем русские снова вторгались в бассейн Амура и вовремя укрепили устье реки, чтобы отразить атаку флота союзников.[188]

В 1858 г. по Айгунскому договору Китай уступил России все земли севернее Амура и осуществлял совместный контроль Приморья между устьем Амура и рекой Туманная и корейской границей. Россия также получила право на судоходство по Сунгари и Уссури. Во время сражения у фортов Дагу русский представитель Игнатьев находился при дворе в Пекине. Когда императорская семья покинула столицу, он убедил принца Гуна, брата императора, остаться, чтобы спасти династию. В то же самое время Игнатьев настаивал на том, чтобы союзники были более сдержанными, но также убеждал Гуна, что лишь Россия спасла весь город от судьбы Летнего дворца. В знак благодарности Китай отказался от притязаний на Приморье, и, таким образом, 350 тысяч квадратных миль (906 496 кв. км) Приморья добавились к царским владениям. Новая столица в верхней части глубокого фьорда около корейской границы получила название Владивосток.

Сначала иностранцы были благожелательно настроены по отношению к тайпинскому государству в Нанкине. Некоторые миссионеры прославляли его как первое независимое христианское государство на Дальнем Востоке, соглашаясь с мнением гонконгского епископа, что «недостаточно просвещенные» повстанцы усиленно работают с «решительностью, достойной похвалы», чтобы совершить моральную революцию в языческом государстве. Торговцы были довольны, что экспорт шелка из долины Янцзы удвоился при власти тайпинов.

Тем не менее к 1860 г. «богопоклонники» (тайпины. — Пер.) теряли свою популярность. Их новая аристократия — крестьянские ветераны марша на север — была такой же надменной и заносчивой, как маньчжуры. Обширные районы были захвачены, разграблены, местное население изгонялось. Шанхай заполнился беженцами, что настраивало Запад против мятежников.

Пекинский договор в действительности сыграл на руку императорскому двору. Белые не могли позволить себе иметь дело с двумя соперничавшими правительствами, и, только поддерживая маньчжуров, они могли развить свою победу. В 1862 г. британские офицеры получили разрешение служить в императорской армии, которую они совсем недавно победили.[189] Запад поставлял орудия, заряжающиеся с казенной части, пароходы, которые быстро переправляли правительственные силы между каналами боевых зон.

Американец Фредерик Уорд, финансируемый шанхайскими банкирами, доказал со своей шеститысячной армией, что китайские войска, если ими командуют опытные офицеры и если им хорошо платить, могут умело воевать. Уорда, убитого в 1862 г., сменил Чарльз Гордон, майор британской артиллерии, чья «Всегда побеждающая армия» (так назывался его отряд. — Пер.) захватила пятьдесят укрепленных городов.

Даже без иностранного вмешательства тайпинское государство рухнуло бы, не выдержав контрнаступления консервативного китайского дворянства, возглавляемого Цзэн Гофанем, ученым-землевладельцем, который взялся за защиту конфуцианского общества от новомодных учений. Его лейтенантами были молодой ученый Хань Линь из провинции Аньхой, Ли Хунчан[190] и мастер тактики Цзо Цзунтан, который подобно Небесному императору, постоянно проваливался на экзаменах гражданской службы — но оставался лояльным правительству. Цзо покончил с тайпинами на юго-востоке, а Цзэн в 1864 г. взял Нанкин. Вскоре после падения своей столицы Хун покончил с собой.[191]

Борьба «длилась пятнадцать лет, и в ней погибли двадцать миллионов человек». Поэты ранее сошлись во мнении, что «невозможно найти ничего хорошего, изящного или изысканного, кроме как в Сучжоу и Нанкине» и что магазины Ханчжоу ни в чем не уступали магазинам Лондона. В 1865 г. все было в развалинах. В восстановленном виде они представляли собой своего рода серые карикатуры на великолепные города, которые знал Марко Поло. Нанкинская пагода и фарфоровый завод Цзиндэчжэня, который веками производил на свет прекраснейшую керамику, исчезли. До 1900 г. численность населения Китая не была восстановлена.

Во время двух войн и революции Запад и Восток распознали друг друга, определили особенности каждой стороны. Китайцы увидели бурную и энергичную деятельность белых людей в восемнадцати провинциях страны. Немного солдат, авантюристов и даже миссионеров, открывших страну, с уважением относились к учтивости или опытности, входивших в конфуцианские «пять достоинств». Белые сожалели о классической педантичности китайских мандаринов. Они презирали китайцев за отсутствие военной доблести и слабый патриотизм, которые позволяли солдатам торговаться о своем жалованье, прежде чем встать в строй, и кули — за готовность служить любому противнику, если тот покажет ему серебро.

Война, как полагает конфуцианский мыслитель, — это соперничество дикарей и находится за порогами этики. Он предпочитает стратагему насилию, и у него нет концепта рыцарской доблести[192] — фактически концепт почти неизвестен. Ли Хунчан казнил тайпинских принцев, которые сдались, полагаясь на обещание провести амнистию. Он был просто приведен в замешательство гневом генерала Гордона, который угрожал его жизни, прежде чем вернул все знаки отличия, которыми Ли наградил его.[193] Политический мост соединил Европу и Китай над пропастью недопонимания, которая оставалась глубокой и широкой.