– Ой, а можно мне Майю Витальевну Гофман к телефону позвать?

– А что, это срочно?

– Ну да, срочно…

– Дело в том, что Майя Витальевна сейчас на уроке. Может, ей передать что-нибудь?

– А когда урок заканчивается?

– Через полчаса…

– Да? Ну что ж… Вы передайте ей, пожалуйста, пусть она позвонит Дине. Пусть сразу позвонит, как придет.

– Хорошо. Я передам, не волнуйтесь, пожалуйста.

– Спасибо.

– Всего вам доброго…

Положив трубку, Дина обернулась к плачущей Ксеньке, проворчала недовольно:

– Ну, вот… Урок у нее, видишь ли. Ну ничего. Мы подождем. Правда, дочь? Сейчас мамка тебе памперс поменяет, кашу сварит… Где у нас с тобой памперсы? Вот они… Смотри-ка, опять последний остался. И купить опять не на что. Бедные мы с тобой бедные, горемычные. Ничего-то у нас с тобой нету…

Так, приговаривая ровным голосом и даже сюсюкая немного, она подхватила Ксеньку из кроватки, принялась за ставший привычным утренний младенческий обиход. Ксенька, реагируя на ласковый голос матери, тоже загулила приветливо, растянула ротик в беззубой улыбке.

– Ничего, Ксенька, проживем! Все у нас с тобой будет! И памперсов будет завались, и другого добра всякого… Вот продадим с тобой папку, и будет у нас все. Ну зачем нам такой папка, который даже на памперсы заработать не может? И вовсе нам не нужен такой папка… Ну, вот и порядок. Сейчас пойдем кашу варить…

Подхватив Ксеньку на руки, она прошлепала босыми ногами на кухню, достала из холодильника кастрюльку с молоком, плюхнула ее на плиту. Потом, извернувшись, зажгла газ, стала смотреть задумчиво, как пляшут под днищем кастрюльки веселые голубые язычки пламени. Сейчас, сейчас Майка позвонит, и сценарий придуманного ею кинофильма завертится, наберет обороты… Что ж, может, она и впрямь чудовище, как Димка ее называет. Только она ж не виновата, что такой уродилась. Другие для своей собственной жизни сценарии пишут, а она для своей не умеет. Слишком уж неудачные они получаются. Вот чужую жизнь срежиссировать – это да. Это у нее лучше выходит. Талантливее.

Телефонный звонок, хоть и ожидаемый, прозвучал громом среди ясного неба, и она бросилась в комнату, забыв повернуть рычажок горелки. Схватив трубку, проговорила торопливо:

– Да! Слушаю!

– Дин… – Тут же выдохнула трубка испуганным Майиным голосом. – Что у тебя случилось? Мне сказали, ты срочно просила перезвонить…

– Случилось, Майк. Мне с тобой поговорить надо.

– Ну, говори…

– Нет. Не сейчас. Разговор не телефонный. Ты когда сегодня домой придешь?

– Часов в пять… А что такое?

– Ну, тогда я тоже к тебе в пять приду. Оставлю Ксеньку с соседкой и приду.

– Да что случилось, Дин? Что-то серьезное, да?

– Серьезное, Майка. Очень серьезное. Серьезнее некуда.

– Но, Дина…

– Все, Майка, до вечера! У меня на кухне молоко сейчас убежит! Пока!

Бросив трубку, она снова метнулась бегом на кухню, едва успела подхватить с плиты кастрюльку с поднявшейся до самых краев шапкой пены. Но успела ведь! Хороший знак! Значит, все и дальше пойдет хорошо, по сценарию…

Из трубки давно уже неслись быстрые короткие гудки, но она все прижимала ее к уху, будто не в силах была оторвать. Вот оно. Свершилось. Серьезный разговор, значит. Понятно, что серьезный. Дина права – серьезнее некуда…

– Маечка, что это с вами? Случилось что? На вас просто лица нет… – сунулась к ней проходящая мимо старенькая учительница биологии Анна Ивановна. – Может, воды вам принести?

– Нет, спасибо. Все в порядке, – осторожно кладя трубку на рычаг, улыбнулась ей Майя.

Да, надо взять себя в руки. Надо идти на урок в восьмой «б». Никто ж не виноват в ее грешных трусливых муках. Надо жить, надо исполнять свои обязанности. Вон и звонок уже надрывается…

Вызвав к доске отличницу Олю Стрепетову, белокурого ангелочка с наивными голубыми глазами, она встала со своего учительского места, подошла к дождливому окну, начала шевелить губами в такт пушкинским строчкам, которые чеканила отличница Олечка. Письмо Татьяны к Онегину, заданное на дом. Наизусть. Бедная Татьяна Ларина. Вся ее литературная жизнь прошла вот так – наизусть. Все чувства. Все переживания. Такие, в общем, понятные переживания…

Да, именно так. И день и ночь. И до новой встречи. Что ж это за наказание такое человеческое – любовь? Вот ей, например, вроде бы радоваться надо сейчас, вроде бы сдвинулась ее судьба и зовет в счастье, а на душе отчего-то так мутно. Да еще этот разговор с Диной впереди… Неужели Димка ей вчера объявил о своем решении? Но зачем? Ведь она просила – не надо… Зачем еще и Динке страдать? Нет, лучше уж им совсем не встречаться, все прекратить, чем…

Как лихо эта девчонка с Татьяниными чувствами разделывается – от зубов отскакивает! Получит свою заслуженную пятерку, пойдет домой счастливая и правильная… Она вот в ее возрасте такой не была. Она тогда уже любила Димку без памяти. И «души неопытной волненья» смирить так и не смогла, хоть и пыталась честно. Хотя слово «честно» – это не для нее, пожалуй. Вот Татьяна Ларина – это да. Действительно цельная натура. Вышла потом замуж – и все, и точка. Простите, мол, другому отдана и буду век ему верна. Жаль, что у нее так не получилось…

Домой она шла – будто сама себя в спину толкала. Еще и ругала себя при этом последними словами. Иди-иди, мол… Натворила делов, теперь иди, расхлебывай. Смотри бедной Дине в глаза, оправдывайся как можешь. Разбросала камни, теперь собирай.

Дверь ей открыла мама. Взглянула в лицо вопросительно, протараторила быстрым шепотком:

– Майк, там к тебе Динка пришла… Полчаса уже дожидается. Чего это она, а? И лицо у нее такое злое. И обиженное.

– Не знаю, мам, – развела руками Майя. – Сейчас поговорим. Ты нам не мешай, ладно? Посиди пока на кухне.

– Ой, Майка, Майка… – горько вздохнула мама. – Говорила я: не доведет тебя до добра эта любовь! Вот не слушала меня, теперь расхлебывай…

– Мам, прекрати причитать, – с мольбой в глазах посмотрела на мать Майя. – Из без того тошно.

– Ладно, ладно, не буду, – закивала мама. – Если что – зови. Эта Динка, она такая. Отчаянная. Может и в драку полезть.

– Ну, я думаю, до драки не дойдет… – нервно пожала плечами Майя, пристраивая пальто на вешалку и мельком заглядывая в зеркало. Лучше бы уж не заглядывала. Собственные запавшие глаза плеснули в нее оттуда такой отчаянной виноватостью, что стало совсем уж не по себе. Так. Надо себя в руки взять. Что случилось, то случилось. Ничего уже не изменишь и вспять не повернешь. Вдохнув и выдохнув, она смело шагнула из прихожей в комнату…