— Вы скоро услышите обо мне, — заверил Тимон и повернулся к ним спиной — выражая открытое, бесстрашное презрение. Он с легкостью струйки дыма скользнул к двери.

«Если бы не Дженни с ее мясником, — думал он, уже взявшись за ручку двери, — я мог бы согласиться. Но теперь у меня другие планы — мои собственные. Почему из дюжины человек именно Дженни так подействовала на меня?»

Уже на улице, направляясь к своему временному дому навстречу солнцу, он понял, что в разыгрывавшейся в его сознании пьесе Дженни и ее отец-трактирщик представляли пару простаков, этакое отражение благородных персонажей: Энн и декана Марбери.

«Небо — задник сцены, — думал он. — Слова, что я сейчас говорил, — реплики, написанные Богом. Люди, оставшиеся в той комнате, — второстепенные персонажи».

Понимание отношений между персонажами, их характеров — собственно, всего замысла пьесы — вот причина, по которой он не станет убивать переводчиков, по которой он рано или поздно во всем признается Марбери. Вот почему он остановит убийцу, отринет папу и поможет королю Якову воплотить его замысел.

Он вспомнил реплику, брошенную Энн в ту ночь, когда ее отец отправлялся к королю: «Если в пьесе одни разговоры и действие не развивается, сюжет умирает на сцене. Полагаю, именно ради развития действия мой отец и уезжает… в Лондон».

Когда иссякают диалоги и начинается действие, герой избавляется от сомнений. Все решения приняты. Он изящно и без задержки движется навстречу неизбежному концу.

Тимон зажмурился от яркого утреннего солнца и вдруг припомнил строчки церковного гимна — самого любимого в бытность его мальчиком-конюхом: «Восходит утренняя звезда, и день пробуждает в моей душе».

Декана Марбери вырвал из объятий сна громкий стук в дверь.

— Отец, скорее!

Марбери сел, отбросив скомканное синее покрывало. В единственное окно его спальни сквозь неровное стекло проникал перламутровый косой луч. Под окном стоял умывальный столик, на котором кто-то оставил кувшинчик с примулами, напоминая декану, что, как бы холодно ни было у него в спальне, где-то весна. Дубовая кровать, когда он перекидывал ноги через боковину, заскрипела, как рассохшаяся лодка.

— Минуту! — выкрикнул он. Достав ногами до пола, декан сообразил, что проспал ночь в одежде и сапогах. Спал он крепко, но проснулся усталым до смерти: разговор с детьми Лайвли все еще вертелся в голове.

Он, пошатываясь, дошел до двери, по пути дважды на что-то наткнувшись.

Нащупал ручку, распахнул дверь и мрачно уставился на дочь.

— Быстро же ты оделся, — сказала Энн.

— Что такое?

Энн выглядела безупречно: черное глухое платье, волосы туго стянуты в узел, лицо умыто и сияет свежестью.

— Тимон не ночевал у себя, — ответила она, уже уходя по коридору.

Марбери застыл в дверях.

— Подожди!

Она обернулась.

— Идем, ты должен видеть, что я нашла.

— Где нашла?

— В комнате Тимона. Разве я неясно сказала, что его не было всю ночь?

— Ты входила в комнату брата Тимона?

Она нетерпеливо вздохнула.

— Вчера вечером я видела, как вы оба возвращались, и поняла — что-то готовится. Я слышала, как ты ложился. Потом, за час до полуночи, Тимон вышел!

Ее лицо разгорелось от волнения. Марбери было знакомо это настроение дочери. Оно неизменно предвещало неприятности.

— Ты совсем не спала? — спросил он.

— Разве можно спать, — задохнулась она, — когда у нас такое творится?

— Неужели и я когда-то был так же молод? — удивился он, обращаясь больше к самому себе.

— Нет, — коротко ответила Энн. — Ты пойдешь со мной или нет?

— Нет. — Марбери собрался закрыть дверь спальни.

— Отец! Надо посмотреть сразу, пока он не вернулся. Уже утро.

Марбери взглянул в высокое окно коридора.

— Только рассвело.

— Тебе необходимо увидеть, что я нашла. А потом ты, возможно, пошлешь за констеблем или хотя бы за сторожем.

— Что ты такое нашла? — вздохнул из-за прикрытой двери Марбери.

— Пойдем — покажу, — пропела Энн. — Брат Тимон украл бумаги из Большого зала!

Марбери стряхнул с себя сон и глубоко вздохнул. Крепко зажмурился и распахнул глаза, окончательно просыпаясь, затем вышел в коридор, закрыв за собой дверь.

Энн уже обогнала его. Она не оглядывалась. Марбери догнал ее на половине лестницы.

— Я видела при луне, как он выходил. Выждала. Поняла, что он ушел совсем и можно не бояться…

— При чем тут страх! Речь о приличиях! Как ты могла! Как ты посмела…

— А если он убийца, — резко шепнула Энн, приостановившись на ступеньке. — Тогда тоже бояться нечего?

Марбери потер лоб.

— Ты подслушивала Сполдинга.

— Трудно было его не услышать. Он все время вопит.

— Тимон не убийца.

— Пожалуйста, отец, — мягко сказала Энн. — Пойдем посмотрим, что я нашла. Может быть, ты сумеешь объяснить.

Марбери недолго разрывался между зовом постели и настояниями дочери. Он спустился вниз.

Энн бежала впереди. Глядя на нее, Марбери гадал, когда же она научится вести себя как взрослая женщина.

«Это моя вина, — говорил он себе. — Я не сумел заменить ей мать. А она с раннего детства старалась подражать мне. Что может быть хуже для англичанки, чем в девять лет обсуждать аргументы пуританства?»

Он старался не отставать, но Энн уже неслась по запутанным узким коридорам. Марбери успел увидеть, как она ворвалась в комнату Тимона.

Декан ускорил шаг. Когда он подошел к двери, Энн уже стояла на коленях у стола со свечой в руках и ковыряла пол.

— Энн, прекрати! Что ты делаешь?

Энн выковырнула одну плитку и поднесла свечу к углублению. В полу под камнем лежал отрывок рукописи.

— Рука Гаррисона, — протянул Марбери.

— Я случайно нашла, — заторопилась Энн. — Я стояла у стола, смотрела, нет ли там чего интересного для меня, и старалась вытянуться до роста брата Тимона. Встала на цыпочки и оступилась. Камень вывалился, и я увидела, что под ним.

Тимон встал на колени рядом с дочерью.

— Это работа Гаррисона.

Энн вскочила, прихватив с собой свечу. Страницы манускрипта скрыла тень. Энн уже стояла у кровати Тимона и шарила рукой под одеялом.

— Смотри! — выдохнула она.

Свеча осветила маленький деревянный ящичек.

— Что там? — промычал Марбери, подходя к ней. — И о чем только, господи, ты думала, когда рылась в постели мужчины?