Стекла задрожали от удара грома. По небу проносились облака, пелена тьмы расплылась над столицей, подобно гигантскому нефтяному пятну.

— Мы заперты здесь надолго! — бросил я, облокотившись на стол. — Дождь стоит стеной!

Она не ответила. Я ощущал в ней холодную волну, какую-то грубую силу, от которой стыла ее кровь… Я воображал себе убийцу: двуглавого дракона, лернейскую гидру, изрыгающую клубы огня и разложившиеся остатки пищи. Я вспомнил о той силе, которая, протащив меня по бойне, с криками и яростью осуществила свою кару, но пощадила меня.

Я видел, что сидящая напротив меня женщина где-то далеко, не со мной. Я подумал о Сюзанне. Слова, целые фразы, сказанные женским голосом, зазвучали у меня в мозгу. Моя жена жива, она где-то там, я был в этом уверен. Другая часть меня предпочла бы, чтобы она была мертва, в тепле и свете звезд, под защитой… Теперь, сам не знаю почему, я видел отвратительные болота, заполненные гнилью и нечистотами извилистые каналы, я догадывался, что она там, посреди этого ада воды и смерти. Почему?

— Вы бы хотели поговорить со мной о своей жене? — догадалась Элизабет. Она сцепила пальцы под подбородком. На ее щеки вновь вернулся живой цвет.

Может, она бессознательно читала в моих мыслях? Может, она и правда обладает особым даром, как утверждала Дуду Камелиа?

Мы долго проговорили о Сюзанне, очень долго. Я выплеснул все, что тяжестью лежало у меня на сердце. Мне стало легче, как бывает, если сильно откашляться. Гроза закончилась, дождь прекратился, тихий покой овевал кафе теплым ветерком. Я чувствовал, что мне полегчало, стало спокойней. Мы говорили, как старые друзья… Расстались мы под далекий рокот ушедшей грозы; Элизабет отправилась к Лувру, я — к Вандомской площади…

* * *

Профессор анатомии медицинского факультета Кретейля мсье Клеман Ланоо производил впечатление властного человека, всегда владеющего ситуацией. У него были уверенные руки с проворными, выразительными пальцами, которые пробегали по анатомическим срезам, чтобы поглотить их содержимое и передать покоренной аудитории. Я устроился в глубине амфитеатра, что привлекло внимание двух или трех будущих медиков и торопливое перешептывание.

Когда студенты покинули аудиторию, я подошел к кафедре. Профессор снял очки и убрал их в бархатный футляр.

— Чем могу быть полезен? — поинтересовался он, складывая карточки в черный кожаный кармашек.

— Комиссар Шарко, из уголовной полиции. Я хотел бы задать вам несколько вопросов касательно студентки, посещавшей ваш факультет пять лет назад. Ее звали Мартина Приёр.

Спокойствие легким дуновением распространялось по большому амфитеатру, и наши голоса уносились между рядами сидений к дальней стене.

— А да, Приёр… Помню… Блестящая студентка… Необыкновенно обязательная и умная… У нее какие-то неприятности?

— Да, небольшая неприятность… ее убили…

Он положил свой кармашек на кафедру и обеими руками оперся на нее:

— Боже! Что я могу для вас сделать?

— Ответить на мои вопросы. Перед вами за год проходит тьма студентов, да?

— Более тысячи восьмисот в год. Вскоре мы сможем принимать на семьсот больше.

— И всех вы знаете лично?

— Нет. Разумеется, нет. Во время двух ежегодных бесед я со всеми встречаюсь, но для многих все этим и заканчивается. Продолжение зависит от результатов выполненных заданий.

В глубине аудитории хлопнула дверь, показалась и исчезла какая-то голова. Я продолжал:

— Как Мартине Приёр удалось настолько выделиться из общей массы, что по прошествии пяти лет вы о ней еще помните?

— Вы даже представить себе не можете, сколь жалкими анатомическими знаниями обладают интерны хирургического отделения. Я лектор и профессор анатомии, мсье Шарко, и я в отчаянии от издержек технического прогресса. Нынешняя молодежь искушена в информатике, компьютер стал необходимым средством. Практику заменили фильмами. Однако вы можете просмотреть сколько угодно видео, но никогда не узнаете, как пальпировать печень, если у вас не будет руководителя или шефа, который вам скажет: «Руки следует положить вот так» — и покажет, как именно, на настоящем животе настоящего больного. Положите перед ними настоящий труп, половину тут же затошнит, и они сбегут. Приёр была не из этой категории. Она обладала скрупулезностью, точностью, она одним движением могла препарировать труп. Очень скоро я назначил ее главой анатомической группы. Завидное, привилегированное место, знаете?

— В чем заключалась ее работа?

— Она каждый день читала первокурсникам лекции по препарированию.

— То есть, если я правильно понимаю, Мартина Приёр гробила свою жизнь, изучая трупы?

— Можно и так сказать. Только «гробила» неправильное слово…

— Как она вела себя с товарищами? Какое мнение было у вас по поводу ее личности вне медицины?

Его взгляд затуманился.

— Я не особенно в курсе личной жизни моих студентов. Их подноготная меня не интересует. Важны только результаты. Лучшие остаются, остальные уходят.

Я вдруг ощутил, что он как-то весь скукожился, как смятый листок.

— Почему она вдруг все бросила?

Он осторожно спустился с кафедры и направился к двери по широкому центральному проходу.

— Не знаю. Случается, кое-кто разочаровывается — по разным причинам, на разных курсах. Мне неизвестно, что творится у людей в голове, и я никогда этого не узнаю, даже если бы один за другим препарировал их нейроны… У меня через несколько минут важное совещание, господин комиссар, так что, если вы позволите…

Всем видом выражая решимость действовать, я спрыгнул с возвышения, на ходу подхватив свою куртку.

— Я не закончил с вопросами, господин профессор. Будьте добры, останьтесь, пожалуйста, еще ненадолго.

Он недовольным движением сбросил мою руку со своего плеча.

— Давайте, — процедил он. — И побыстрей!

— Похоже, вы не совсем поняли. Так что я разъясню. Приёр была обнаружена с отрезанной головой, вырванными и вставленными обратно глазами. Подвешенная на стальных крюках, она долгие часы терпела истязания. И очень может быть, это вертится вокруг одного персонажа, которым она была вопреки видимости. Доктор Джекил и Мистер Хайд, если хотите. Так что теперь мне бы хотелось, чтобы вы объяснили мне, почему она так внезапно прекратила учебу!

Он опять повернулся ко мне спиной, прямой, с квадратными плечами:

— Идемте, комиссар… Шарко…

Мы спустились по наклонному коридору, ведущему в недра факультета. В глубине оказалась массивная дверь. Он выбрал нужный ключ, отпер ее, и мы вошли.

Зажглись три галогенных светильника, и тьма отступила, открыв нашему взору молчаливых обитателей прозрачной жидкости. В ней вертикально плавали лишенные пигментации существа с одутловатыми лицами, пустыми глазницами, замершими в крике ртами. Мужчины, женщины, даже дети, обнаженные, зависшие в резервуарах с формалином… Жертвы несчастных случаев, самоубийцы, чистые и одновременно грязные, тряпичные куклы во власти науки… Профессор прервал молчание: