Снова взглянув в мощный бинокль, он на секунду испугался, что потерял цель но тут же снова разглядел подопечного.

— Буревестник-пять.

— Слушаю.

— Он сидит на лавке в парке с кем-то. Более высокий человек, по крайней мере ноги его длиннее. Стройный и не такой здоровый как Стронский. Работяга, скорее всего. Не иностранец. Не похож на американца.

— Лицо видишь его? Глаза?

— Сейчас подвинусь… — молодой человек переместился вдоль стены к углу плоской крыши, откуда был лучше угол обзора.

— Вижу, что они сидят перед статуей Дзержинского.

— Глаза.

Он аккуратно покрутил кольцо фокуса, пытаясь выжать из оптики чуть больше разрешения.

— Глаза… очень настороженные. Глаза охотника.

— Отлично, Буревестник-пять. Скройся.

— Начнём с хороших новостей, — сказал Стронский. — Они в том, что плохих новостей нет.

Суэггер кивнул, ожидая этого.

— В те дни КГБ начало программу, в рамках которой постоянно действовала команда техников Второго управления, перемещавшаяся с объекта на объект по всему миру. Всё, что они делали — так это за несколько дней (примерно за неделю) прочёсывали объект, используя все возможные меры радиоэлектронной борьбы и устройства обнаружения жучков, которые были в их распоряжении. По окончании они делали отчёт для центра и для местного резидента КГБ, которым на тот момент был товарищ Бухов.[106]Очень усердный человек, весьма кропотливый, хорошо соображал насчёт прослушки линий, скрытых микрофонов и подслушивания с усилением на дальнем расстоянии.

Суэггер кивал, внимательно слушая.

— В советском посольстве в Мехико при проверке в 1964 году нашли двадцать три подслушивающих устройства. Восемнадцать из них удалено, пять оставили — думаю, для того, чтобы кормить слухачей дезинформацией.

— Так в 1963 м…

— Твои люди всё слышали. Всё, что происходило в этом здании, было известно американцам.

Суэггер снова кивнул.

— Конечно, — ответил он наконец, — там было много сведений, в основном обычная текучка. Едва ли не всё было рутиной. Я думаю: насколько внимательно изучались записи и кто изначально проводил разбор? Явно не кто-то с самого верха тотемного столба. Что служило критерием для отсеивания порожняка и передачи оставшейся важности вышестоящим офицерам?

— Хорошие вопросы, мой друг. Но ответы тебе стоить поискать в Лэнгли, а не в Лубянке.

— Был ли там отчёт 1962 года?

— Нет, поскольку сама программа началась в 1962 м. Мехико явно не был в списке приоритетов, так что команда не появлялась там до 64го.

Суэггер снова принял это к сведению.

— Главное я приберёг напоследок, — продолжил обрадованный успехом Стронский. — Товарищ Бухов, крайне тщательный профессионал, как я и сказал, доложил о том, какие кабинеты были определены в качестве прослушиваемых. Среди них был кабинет Яцкова, высокопоставленного КГБшника, бывшего начальником Костикова и Нечипоренко в Мехико, которые были собеседниками мистера Ли Харви Освальда.

Суэггер непроизвольно выдохнул. — Это значит, что ЦРУ имело доступ ко всему, что сказал Освальд в тот последний день — когда он настолько обезумел, что даже оружие достал, находясь в кабинете Яцкова.

— Пожалуй, такое допущение можно считать верным. Но я всего-навсего говорю тебе о том, что говорят записи относительно прослушки посольства в то время.

— Это доказывает, — продолжил Суэггер, — что кто-то в Агентстве мог знать о попытке Освальда убить генерала Уокера. Это недоказуемо, но на это нельзя закрывать глаза.

— Ты гений. Ты… — Стронский оборвал фразу.

Суэггер немедленно обострил внимание.

— Двое, — сказал Стронский в том же тоне, — идут из кустов позади нас. Длинные полы, рук не вижу. Тот пистолет у тебя с собой?

— Да, ответил Суэггер и разум его немедленно перестроился в тактический режим. Всё подстроено? Стронский его предал? Если так, то Стронский мог бы достать пистолет и закончить дело в одну секунду. Да и не стал бы он сам сидеть в зоне поражения. Почему-то на него накатило просветление. Предвидя перестрелку, Суэггер ощутил волну неуместного энтузиазма. Против своей воли он улыбнулся.

— Весело тебе? Суэггер, да ты более дурной чем я даже.

— Это единственное дерьмо, в котором я на что-то гожусь, — ответил Боб, всё ещё улыбаясь. Глянув по сторонам, он тут же увидел ещё двух людей в долгополых плащах, скрывающих руки, идущих к ним с того же направления, откуда пришёл Стронский — от Третьяковки, двигаясь излишне энергично для этого безлюдного места ранним московским утром.

— Двое у меня на двенадцать.[107]

— И ещё двое, всего шесть. Идут от другого выхода, миновали статую Дзержинского справа. Ты взведён?

— Взведён, но перезарядить нечем.

Не меняя позы, не поворачивая головы и не выражая напряжённым телом никакой нервозности, Стронский, смеясь как и прежде, пожал руку Суэггеру. Тот ощутил, как нечто тяжёлое скользнуло в карман его пиджака и понял, что это был восемнадцатизарядный магазин для его пистолета ГШ.

— Тут негде укрыться, — весело продолжал Стронский, — а у них, я уверен, калаши-малыши.[108]На счёт «три»— валим их и ломимся за скамейку в укрытие.

Суэггер знал, что примерно в шестидесяти футах позади них располагался Сталинлэнд. Ряд за рядом каменных дядюшек Джо[109]с мудрыми глазами, проницательными лицами, усами, струящимися, как Дон и волосами столь же густыми, как пшеничные поля Украины.

— Я прикрою, ты беги. Скройся в Сталиных. Хорошее укрытие: можно двигаться, Сталины укроют от пуль, а ты можешь отстреливаться. Посмотрим, как они пойдут на нас вооружённых, спокойно стреляющих из укрытия.

— Давай, валим их, — ответил Суэггер.

— На мой «раз»: три, два, раз!

После затянувшегося ожидания всё наконец-то завертелось. Измайловская убойная группа сидела за Третьяковкой в лимузине «Мерседес»: блестящем, чёрном автомобиле-монстре с тремя рядами кожаных сидений, пахнущем новой машиной и духами, как будто бы тут только что была женщина. Но не сейчас. Двое спереди, двое посередине, двое сзади. Мощные, опытные люди, которые убивали всю свою жизнь — сперва в Спецназе, затем в бандах, а теперь в качестве бойцов измайловской группировки. Жизнь их была роскошной — они имели всё, о чём мечтал парнишка Буревестник-пять: и шлюх, и кокаин, и шик. Лица их были невыразительными, глаза — небольшими и тёмными, в волосах седина, их широкие скулы выдавали славянское происхождение. Каждый весил около двухсот фунтов,[110]мог легко справляться с собственным весом и был экспертом «Системы боевого самбо», смертоносного русского боевого искусства. Все они были покрыты шрамами, кулаки их были сбиты, руки порезаны — память о погибших в далёких, холодных местах. Были и более свежие отметины ночных клубов и узких улиц. Они внушали страх одним своим видом, и их безупречно пошитые костюмы с чёрными рубашками — такие же чёрные, шоколадные либо тёмно-синие — сигнализировали всему миру посторониться.