– Вот именно, выпустили на свет. А вы опять…

– И напрасно. Я бы тебя помариновал еще несколько годочков. Тюрьма, я смотрю, тебя ничему не научила!

Вид у него был свирепый, и я понял, что, промолчав, не обижу его.

– Говори, где ты был весь вечер и что делал? – его голос прозвучал как свист бича.

– Гулял. А вы обиделись, что я вас не позвал с собой?

– Если ты еще что-нибудь подобное ляпнешь, я сверну тебе шею, Дэйтлон!

– По-вашему, если я сидел в тюрьме, меня можно хватать по любому поводу? Или вы решили сделать из меня козла отпущения? Хотите пришить мне…

– Говори, где ты был?

На лбу у него вздулись жилы, а мочки ушей стали яркими, как рубины.

– Почему я должен отчитываться перед вами? Это – мое дело, сержант. Я совершеннолетний, живу на свободе в свободной стране.

Он начал вздуваться, как мыльный пузырь.

– Твоя свобода кончилась! – Стул под ним заскрипел, он приподнялся. – Отвечай, где ты был?

– У вас не все в порядке со слухом? – вежливо осведомился я.

Что– то громадное мелькнуло у меня перед глазами, и я очутился на полу в противоположном конце кабинета. Мой полет остановила стена Я помотал головой, как пес, выходящий из воды, и попытался встать. Сильная рука подхватила меня за воротник, и я взлетел вверх. Этого сержанту показалось мало, и он опять собрался обрушить на меня свой кулачище. Я зажмурился.

– Оставь его, Джос.

Хватка ослабла. Я отпрянул назад и взглянул на дверь. На пороге стоял сутулый жилистый мужчина лет пятидесяти в штатском. У него были коротко остриженные волосы, седые виски, а щеки висели, как У бульдога.

– Вот, шеф, это Дэйтлон. Молчит или кривляется, но толком говорить не хочет, – пробурчал сержант и отошел в сторону.

– Я капитан Феллоу, чтобы вы знали.

Он косо посмотрел на меня бесцветными глазами, подошел к столу и сел на край.

– Что здесь происходит? – спросил он сонным голосом, обращаясь ко мне.

– Мы с сержантом беседуем, – ответил я, поправляя галстук. – Наш диалог идет в цвете. Сержант краснеет от злости, а я белею от страха.

– Напрасно вы так, Дэйтлон.

Капитан достал сигареты и предложил мне.

– Благодарю, но я не курю. У меня предрасположение к раку легких.

– Ну, что вы паясничаете? Дело серьезное. Вы думаете, у нае мало забот?

– Какое мне дело до ваших забот, у меня своих хватает. Если вы меня обвиняете…

– В чем?

– Я понял, что успел вовремя заткнуться.

– Понятия не имею, что у вас там случилось. Может, кошку забыли выпустить из дома. Я возвращаюсь с вечеринки, меня -хватают и волокут сюда, чего-то требуют, бьют по морде. Вы что, думаете, на вас нет управы?

Фэллоу закурил и подошел ко мне вплотную.

– Теперь моя очередь произнести небольшую речь. – Он говорил твердо и спокойно, его сигарета во рту, словно дирижерская палочка, подпрыгивала в такт словам. – И эта речь вам не очень понравится. Мы копперы, и все ненавидят нас. Но в придачу ко всем неприятностям мы получили вас. Будто нам мало того, что на нас нажимают парни из Сити-Холла, шеф полиции, мэр в своем кабинете, который в четыре раза больше, чем весь отдел по расследованию убийств. Как будто нам не пришлось раскрыть семьдесят шесть убийств за прошлый год, сидя в грех жалких комнатушках, где на всех не хватает стульев. Мы проводим свою жизнь, копаясь в грязном белье и нюхая испорченные зубы. Мы карабкаемся по темным лестницам, где нас поджидает пуля, а наши жены ждут нас к обеду. Но мы почти не бываем дома, а если бываем, то такие уставшие, что не можем ни есть, ни даже спать, ни читать ту ахинею, которую пишут о нас в газетах. И так мы лежим без сна в дешевом доме на дешевой улице и слушаем, как развлекаются пьяные в квартале. И как раз в тот момент, когда мы готовы провалиться в сон, звонит телефон, и мы должны вставать и начинать все сначала. Что бы мы ни делали, все всегда плохо. Если нам удается заставить парня признаться, то говорят, что мы выбили силой признание, и какой-нибудь стряпчий в суде называет нас садистами и ухмыляется, когда мы коверкаем слова. Если мы ошибаемся в работе, то на нас опять напяливают форму и возвращают на улицу, где мы проводим вечера, подбирая пьяных на тротуарах, разгоняя шлюх и отбирая ножи у хулиганов. Но всего этого мало для нашего счастья. Так господь послал нам еще вас, Дэйтлон.

– Я не понимаю, что я такого сделал?

– Речь идет об убийстве. Вашу машину видели у места преступления. Если вы будете продолжать крутить, я больше не буду останавливать Джоса.

Я взглянул на сержанта. Он стоял, облокотясь на стену, со сложенными на груди руками мясника.

– Но мою машину угнали еще днем. Я вернулся домой на такси. Ваши ребята видели это.

Капитан чиркнул по мне взглядом.

– Не лгите, Дэйтлон. Не знаю, зачем и почему, но вас пасут агенты ФБР. Один из них выследил вас вечером. Слышал выстрел, вызвал нас и дал ваш адрес. Этот свидетель стоит десятерых других.

– Глупости. Если он следил за мной, то позвонил бы вам по другому поводу. Он следил за моей машиной, которую угнали днем…

– Вы заявили об этом?

– Не успел.

– Сейчас ночь. Машину, как вы говорите, угнали днем. Почему вы до сих пор не заявили?

– Я был занят. Вышел – машины нет.

– Чем же вы были так заняты?

– Больше я ничего не скажу. Вызовите моего адвоката. Без него я разговаривать не намерен. Сами говорите, дело нешуточное.

– Это ваше право. Но нам-то адвокат не нужен. Мы можем обойтись и без него. Существует немало средств заставить разговориться упрямого парня. И никакой адвокат не поможет.

– Мой поможет. Если он посоветует, я расскажу вам, где я был.

– Он что, всемогущий?

– Он – Чарльз Мекли.

С минуту в кабинете стояла полная тишина. Затем Фэллоу вернулся к столу, бросил в пепельницу окурок и пристально посмотрел на меня.

– Откуда у вас деньги? Нанять Мекли…

– Мы с ним просто старые приятели.

– Да? Что вы говорите, – он усмехнулся. – Ну, и как он поживает?

– Все еще в силах дать пинок в зад кому потребуется, – бодро сказал я. – У него чертовски длинная нога и тяжелый ботинок.

Капитан фыркнул так, что бумаги, лежавшие на столе, зашелестели, как листья в лесу.

– Отведи его в камеру. Я сейчас свяжусь с его адвокатом, – гаркнул Фэллоу сержанту.

Джос провел меня в подвал и запер в камере. Придвинув табурет, он сел у решетки, сложив свои ручищи на груди, и не спускал с меня глаз.

– Ну вот, опять как дома! – воскликнул я.