Прежде чем покинуть группу, я имел удовольствие поприветствовать еще одного офицера из КВДР – лейтенанта-коммандера Э. Плейна, назначенного на «Сардоникс». Кроме того, я слышал, что лейтенант-коммандер Норман Вуд, как и я, из дивизиона Мерси, получил эсминец класса «Хант». В целом я считаю, добровольческий военно-морской флот оправдал доверие поддерживавших нас кадровых офицеров. Нас никогда не было много, потому что всегда существовал кто-то, уверенный, что выходцы из КВДР могут служить только младшими офицерами, и не более того. К счастью, нас поддерживали достаточно серьезные люди.

Вернувшись на «Шикари», я получил приказ следовать в Грэнджмаут в сухой док, а там меня уже ждало назначение на корабль его величества «Уорвик» – вместо коммандера Маккливса.

В октябре 1943 года я выехал в Ливерпуль – на «Уорвик».

В середине сентября 1943 года подводная война в Атлантике миновала свою решающую стадию. Гросс-адмирал Дёниц изменил тактику, которой придерживался ранее, и приказал считать корабли эскорта не менее важными целями, чем торговые суда. Я вовсе не хочу сказать, что немецкие подводники, пытаясь предотвратить атаку, грозящую им гибельными последствиями, до этого ни разу не выпускали торпеды по нашим кораблям эскорта. Я только имею в виду, что в вопросе выбора цели у немцев изменились приоритеты. И вот в одном конвое были торпедированы четыре корабля эскорта.

Узнав о гибели наших кораблей, я вспомнил о реплике коммандера Говарда-Джонстона на одном из совещаний. Когда его спросили, до какой степени капитан может подвергать опасности собственный корабль, атакуя немецкую подводную лодку, он ответил: «А никакого риска нет. Немецкие подводные лодки выходят в море, чтобы топить торговые суда. Для их командиров вы вовсе не мишень, а лишь досадное недоразумение, мешающее до этой мишени добраться. Когда первый корабль эскорта будет потоплен намеренно, можно будет с уверенностью утверждать, что немчура разбита и война выиграна. Все остальные операции будут уже окончательным уничтожением противника».

Теперь стало очевидно, что оценка Говарда-Джонстона была совершенно правильной. Видимо, следует вкратце упомянуть о том, что же изменилось с тех дней, когда мы смотрели в лицо поражению, казавшемуся неизбежным. Предполагаю, наиболее полно перемены можно определить словом «координация». Именно благодаря координации эскортные группы стали сильными командами, в которых каждый знал, что должен делать сам и как будет вести себя сосед. К тому же теперь нам помогала авиация наземного базирования на всем пространстве, куда такие самолеты могли долететь. А на участке, находящемся за пределами дальности полета береговой авиации, мы вскоре начали использовать «свордфиши», базирующиеся на легких эскортных авианосцах. Последние были в основном переоборудованными судами и благодаря огромному мужеству и самоотверженности молодых летчиков, поднимавшихся в воздух на «свордфишах», оказались необычайно эффективными. Неугомонная натура Макса Хортона помогла провести эти серьезнейшие реформы.

Слово «координация», конечно, является ответом на наш вопрос, но не полным. Все остальное намного сложнее. Чтобы разобраться в происшедшем, необходимо рассмотреть всю стратегию противолодочной кампании.

В том, что мною написано до сих пор, я намеренно не ставил читателя в положение капитана немецкой подводной лодки, собирающегося атаковать конвой. Поэтому пока мой читатель, скорее всего, находится в некотором недоумении, в каком, собственно говоря, находились и мы, пока тактическая школа Западных Подходов не рассеяла туман в наших умах.

Война с немецкими подводными лодками велась практически спотанно, поскольку к такому повороту событий перед войной нас никто не готовил. Нас учили обнаруживать и преследовать противника, находящегося в подводном положении, при помощи асдика, и мы здорово переоценивали убойную силу имеющихся на вооружении глубинных бомб против сварного прочного корпуса. По разным причинам наши конструкторы относились весьма неблагосклонно к сварным конструкциям, наши собственные предвоенные субмарины имели прочный корпус, в котором пластины скреплялись между собой клепочными швами. Считалось, что сварные швы менее надежны. На практике оказалось, что сварку разрушить намного тяжелее, чем наши конструкции. Как утверждали при обучении, нанести смертельные повреждения лодке можно на расстоянии 60 футов, мы же обнаружили, что глубинная бомба должна взорваться намного ближе, да и то эффект не гарантирован.

Глубинные бомбы всегда должны были нацеливаться в двух измерениях: в горизонтальной проекции и в глубину. Асдик давал нам неплохие шансы правильно нацелить глубинную бомбу в горизонтальной проекции, но установить глубинную бомбу на верную глубину взрыва было намного сложнее. На мелководьях Северного моря и в наших прибрежных водах эта задача была относительно простой, потому что у противника было мало места для маневрирования вглубь. Но в условиях глубоких вод Атлантики вражеская лодка могла легко и быстро опуститься на 600 футов – а это все-таки величина довольно внушительная – в пять раз больше, чем высота колонны Нельсона на Трафальгарской площади. И естественно, глубинным бомбам требовалось время, чтобы погрузиться на такую глубину, а за две минуты на четырех узлах подлодка может пройти 600 футов.

Если спросить неискушенного обывателя, как нападает подводная лодка, он наверняка ответит, что та наносит удар из-под поверхности воды. Но немецкие подводные лодки, против которых мы сражались, особенно в первые годы войны, обычно действовали на поверхности воды, используя свои дизельные двигатели. Последнее давало им возможность перемещаться намного быстрее корвета и даже на 2 узла быстрее траулера. Подводная лодка держится на воде благодаря воздуху в цистернах, который поддерживает ее, как водолазный колокол. Чтобы нырнуть, достаточно открыть воздушные клапаны на этих цистернах, и лодка уйдет под воду. Фактически немцы использовали свои субмарины, как торпедоносцы, причем более быстроходные, чем наши корабли эскорта. Выпустив торпеды, лодка могла уйти на глубину или остаться на поверхности – в зависимости от обстановки.

В подводном положении подлодка оказывалась практически слепой: ночью перископ бесполезен, да и днем поле его видимости весьма ограничено. Поэтому на первых этапах все наши усилия сводились к тому, чтобы заставить немецкую подводную лодку погрузиться. Это делалось не только потому, что под водой противник менее опасен, просто тогда подлодка оказывалась в положении, в котором нас учили ее уничтожать. Как только начиналась атака, мы делали все возможное, чтобы превратить ночь в день, выстреливая осветительные снаряды и ракеты, стремясь таким образом заставить немецкую подлодку уйти под воду.

Появление радара дало нам, так сказать, еще один глаз. Теперь мы могли наблюдать за противником и на поверхности. Конечно, я веду повествование лишь в самых общих чертах. Цель, обнаруженная радаром, вполне могла оказаться и не подводной лодкой. В первые страшные годы войны моря были покрыты обломками, и найденная радаром подводная лодка на поверку могла оказаться, к примеру, спасательной шлюпкой с людьми или без них, частью затонувшего корабля или чем-то еще. Но так или иначе именно радар стал началом конца немецкой подводной кампании.