Перед этим, весной две тысячи второго, Гарри пытался уговорить сына не бросать Принстон, правда, не слишком настойчиво. Прошло всего полгода с одиннадцатого сентября, и в глубине сердца Паппас был согласен с сыном в том, что если годный к службе юноша не хочет помочь своей стране, он недостоин называться американцем. Сентиментальная чушь, но тогда все поверили в нее, и Гарри не был исключением. Он гордился сыном. Он никогда не мог понять, как чувствовали себя люди, которые остались учиться в колледжах и университетах в тысяча девятьсот сорок четвертом и сорок пятом годах и не приняли участия во Второй мировой. Смогли ли они когда-нибудь избавиться от этого позора?

Но к концу две тысячи второго года, когда Алекс пошел в учебную часть разведки морской пехоты, стало очевидно, что Америка собирается вторгнуться в Ирак. Гарри задумался. Не ошибся ли он, позволив своему сыну встать в ряды этой демонстрации единства нации. Ближний Восток Гарри знал не понаслышке. Он побывал там в срочной командировке в Бейруте, когда главу резидентуры ЦРУ похитили, подвергли пыткам и убили. Паппас прекрасно понимал, что арабский мир пребывает в полнейшем хаосе. Идея того, что в Ираке удастся построить демократию в американском стиле, была для него очевиднейшей нелепицей. Но в Управлении он не высказывался об этом в открытую. Да тогда почти никто об этом и не говорил, кроме пары-тройки аналитиков из Управления разведки. А какой смысл? Решение принято. Мы идем на войну.

Естественно, Паппас прекрасно знал, что в Белом доме лгут, всячески намекая на причастность Саддама Хусейна к одиннадцатому сентября. Этого так никогда и не сказали напрямую, но смысл намеков стал ясен Гарри сразу же, как он оказался в «зеленой зоне». На стене столовой во Дворце республики, там, куда приходили поесть солдаты, весь день возящиеся в этом дерьме, была красками написана огромная картина. Башни-близнецы в огне пожара, ряды полицейских и пожарных машин вокруг. С тем же успехом можно было сделать неоновый рекламный транспарант. «Вот зачем все это, ребята, — говорили им этим полотном. — Мы здесь, чтобы наказать тех, кто нанес удар по Всемирному торговому центру».

То же самое в спортзале, за устроенной во дворце закусочной «Пицца хат». Приходя туда, чтобы поразмяться, Паппас видел другие плакаты позади столика администратора. Мохаммед Али, стоящий над поверженным Сонни Листоном и потрясающий кулаком, будто револьвером со взведенным курком. Хорошо. Увеличенный снимок обложки «Тайм». Человек года-2003 — американский солдат… Ладно. Но самый большой плакат — с изображением Всемирного торгового центра. Чтобы все эти солдаты знали: «Вот что сделали иракские свиньи, и теперь мы здесь, чтобы отомстить».

Гарри понимал, что в этом нет ни слова правды. Он изучил все разведданные по контактам Саддама с «Аль-Каидой», а благодаря Эдриану познакомился даже с докладами британского агента, служащего в иракской разведке и завербованного как раз в двухтысячном году. Тогда Усама бен Ладен заявил о своем желании сотрудничать с Ираком и Саддам лично ответил ему отказом.

Ложь, фабрика лжи, самая настоящая. Но Гарри не рассказывал о ней Алексу, который оказался в Рамади, чтобы расплачиваться за последствия этого обмана. Шли недели, они превращались в месяцы, и скрытая правда начала пожирать Гарри изнутри. Он ни слова не говорил Алексу. Да и как он мог? Пока парень тут, он должен быть уверен в правоте своего дела. И Гарри оставалось изливать негодование в отправляемых на родину телеграммах в таких грубых выражениях, что его коллеги в Лэнгли начали подумывать, не желает ли он сам развалить свою карьеру. Он злился на людей в штатском, на политиков, на Белый дом, на самого себя. За то, что не заговорил раньше, не уберег своего собственного сына от участи расплачиваться за преступную ошибку, сделанную с его молчаливого согласия.

Когда Алекс погиб, командир части морской пехоты попытался скрыть это от Паппаса. Он хотел сесть в вертолет и прилететь в «зеленую зону», чтобы лично сообщить страшную весть. Но у Гарри был слишком наметанный глаз. Он перехватил сообщение, переданное по защищенным каналам связи: «Капрал Александер Паппас погиб при взрыве самодельного взрывного устройства во время патрулирования окрестностей Рамади». Прочел один раз, потом второй. Его крик отчаяния разнесся по всему похожему на пещеру залу, в котором размещалась резидентура ЦРУ. Он упал ничком на пол и уткнулся лицом в ладони. Его попытались успокоить, но сейчас ему хотелось остаться одному или побыть со своим лучшим другом, человеком, находящимся за пределами этого американского круга, круга смерти и лжи.

Гарри пришел в кабинет к Эдриану Уинклеру, главе резидентуры британской Секретной разведывательной службы. Закрыв за собой дверь, он разрыдался. «Это моя вина!» — снова и снова повторял он.

Перед самым рассветом Гарри ненадолго задремал. Разбудила его Андреа, позвав по имени. Она пошла искать его, сначала в ванной и на кухне, потом — в комнате отдыха в подвале, даже не подозревая, что он может оказаться в комнате Алекса.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Не мог заснуть и не хотел беспокоить тебя, — ответил Гарри.

— Что-то не так?

— Все. Снова затевают это, — ответил он, качая головой.

— Кто? И что?

— Я не могу рассказывать, — тихо сказал Гарри, отворачиваясь.

Она взяла его за руку, а потом отпустила.

— Тебе надо что-то решать, Гарри, — мягко, со всей силой женского сострадания сказала она. — Иначе это тебя добьет, что бы это ни было. Сделай что-нибудь.

— Знаю, — ответил он. — Сделаю.

Гарри нужно было поговорить с кем-то, кому можно довериться. Он мысленно просмотрел список и вспомнил своего некогда самого близкого друга. Бывший начальник ближневосточного отдела, человек-фейерверк, что не лез за словом в карман, ставший его наставником в те времена, когда Паппас только пришел на работу в Управление. Он ненавидел людей типа Артура Фокса, пожалуй, даже сильнее самого Гарри и первым посоветовал Гарри уволиться из Управления, когда тот вернулся из Ирака. Сейчас он жил в Уильямсбурге и в свои редкие визиты в Вашингтон с удовольствием ходил позавтракать с Гарри, чтобы поболтать о новых персонажах в Управлении и о том, как там все разваливают. Паппасу он нравился, но трудно было быть уверенным в том, что он станет держать язык за зубами.

Лучшим вариантом был бывший заместитель директора по оперативной работе Джек Хоффман. Кадровый сотрудник Управления, в их семье работа в ЦРУ стала традицией. По сроку службы Джек пережил всех своих родственников, но ничто не может быть вечным на Фабрике лжи. Белый дом выкинул его за борт, сделав одним из козлов отпущения за провал в Ираке. А держать язык за зубами он умел. Все то время, как Белый дом изрыгал потоки ругани на Паппаса, Хоффман защищал его, а перед своей отставкой даже хлопотал, чтобы Гарри дали медаль за пережитое в Багдаде. Но Паппас отказался. Сама мысль о том, что его будут чествовать за службу в Ираке, лишь усиливала его чувство вины за гибель Алекса.

Гарри всегда называл его «мистер Хоффман», и никогда — по имени. Этот человек вел себя как ушедший на покой дон итальянской мафии. Он суров и в жизни, и в беседе, но тайны хранить умеет. Если ему прикажут остаться на тонущем корабле, он выполнит это. Таков уговор. Утром Гарри позвонил ему домой, в Маклин. Хоффман ответил, сказав, что возится в саду. Конечно же, он будет рад увидеться с Гарри. Предложил встретиться в кафе в Тайсонс-корнер, неподалеку от магазинов женского платья. Там можно поговорить, будучи уверенным, что если кто и подслушает, то ни слова не поймет.