считают единственно совершенной и спасительной жизнь деятельную, направленную ко благу общества, другие – жизнь в уединении. Оба рода жизни представляются многим не только несродными один другому, но даже взаимно противоположными, исключающими друг друга. Многие из сочувствующих жизни уединенно-подвижнической признают жизнь в обществе путем духовно погибельным, неспасительным. Люди же, ведущие в мире широкую деятельность на благо обществу, отрицают иногда жизнь уединенно-созерцательную как бесполезную.

Вопрос сводится, очевидно, к разъяснению того, какой из указанных путей жизни более споспешествует христианским заботам о спасении собственной души, то есть где это спасение легче и удобнее может быть достигнуто – в мире или в удалении от мира? Одни моралисты утверждают, что человек – и по христианскому учению, и по естественным законам жизни человеческого общества – должен жить в мире (а не в пустынном уединении) и своим служением обществу содействовать созиданию общественного блага, что личное спасение и состоит в этом деятельном служении ближнему. Другие строго различают эти две задачи (личное спасение и служение общественному благу) и полагают, что христианин призван заботиться прежде всего о личном спасении – о личном духовном усовершенствовании, которое легче и удобнее созидается в иноческом уединении, в удалении от общества, в свободе от мирских привязанностей, в отрешении от житейских забот и суеты мирской.

Прекрасные, глубоко назидательные суждения по всем вышеуказанным недоуменным вопросам изложены во множестве в творениях св. Григория Богослова. Попробуем собрать и последовательно изложить все эти суждения.

Мысли святого отца в данном случае могут составлять предмет особенного интереса и потому, между прочим, что св. Григорий и пустынное уединение любил, и выступал на общественное служение в звании христианского пастыря. Он с детства имел склонность к жизни религиозно-созерцательной. Испрошенный у Бога молитвами своей матери и по обету ее вскоре по рождении посвященный Богу, св. Григорий рано обнаруживал влечение к монашескому уединению. У него не было склонности к мирской жизни; супружество и внешние блага – богатство, слава, власть – не прельщали его.[573] Господу Богу он добровольно отдал все: и имение, и знатность, и здоровье, и дар слова.[574] Пустыню он возлюбил дороже всего и избрал ее себе руководительницей всей жизни, «как содейственницу и матерь божественного восхождения, как обожительницу».[575] Окончив в юношестве свое образование в Афинах, св. Григорий вместе с другом своим Василием (впоследствии св. Василием Великим) возымел твердое намерение уединиться в пустыню и там посвятить себя спасительному любомудрию.[576] И он часто удалялся в пустыню для подвигов поста и самоотречения, для молитвенной беседы с Богом и в сообществе мужей совершенных и христоносных, то есть подвижников, живших в уединении, находил для себя лучшее утешение и наслаждение, как жаждущий олень в прохладном источнике.[577]

Но, хотя заветным желанием св. Григория было удалиться из мира в пустыню и жить только религиозным созерцанием, Дух Божий, невидимо располагающий судьбой людей, вызвал его на широкое поле общественного служения и сделал его великим светильником для всей вселенской Церкви.

Таким образом, самые обстоятельства жизни св. Григория вызывали его на глубокое обсуждение преимуществ жизни уединенной и общественно-деятельной. Любопытно поэтому проследить, как он, искренний любитель пустыни и вместе ревностный пастырь Церкви, практически решал вопрос о выборе между уединением и обществом и как вообще смотрел он на жизнь уединенно-созерцательную и на деятельное служение общественному благу.

I

Отшельничество, соединенное с подвижничеством и любомудрием, св. Григорий признавал из всех родов жизни высшим и совершеннейшим.[578] Он называет монахов избраннейшими и наиболее мудрыми в Церкви;[579] достохвальными чертами описывает их жизнь, подвиги самовоздержания, поста и молитвы, одежду и весь вообще внешний быт.[580]

В своем увещевательном послании к некоему Геллению, где св. Григорий ходатайствует пред ним за монахов,[581] он так, между прочим, пишет об отшельниках вообще: «Они шествуют тесным путем, которым идут здесь не многие из людей; они входят скорбными вратами, куда со многими трудами вступают добрые. Таково достояние Христово, такой плод Своих страданий Христос приносит от земли Отцу! Это опора слова, слава людей, основание мира, уподобляющееся небесным лепотам! Их род и для меня светоносен».[582] «Умоляю тебя о душах и о небесной жизни, – обращается далее св. Григорий к Геллению, – умоляю о членах, истончеваемых духом. Окажи милость к дневным трудам, к ночным песнопениям, к возлежанию на голой земле, к слезам, к ветхим рубищам, к истомленным очам, к чистому уму, к священным словам».[583]

Подвижники христианские стараются быть «как бы бесплотными, изнуряя смертное бессмертным».[584] Это люди, «почитающие для себя наслаждением не иметь никаких наслаждений, смиряющиеся ради Небесного Царства, не имеющие ничего в мире и стоящие выше мира, живущие во плоти как бы вне плоти».[585] Они не имеют у себя ни пропитания, ни пристанища, не имеют почти ни плоти, ни крови и тем приближаются к Богу. «Они живут долу, но выше всего дольнего; среди людей, но выше всего человеческого; связаны, но свободны; стесняемы, но ничем не удержимы; ничего не имеют в мире, но обладают всем премирным; живут двойной жизнью и одну презирают, о другой же заботятся; чрез умерщвление бессмертны, чрез отрешение от твари соединены с Богом; не знают любви страстной, но горят любовью божественной, бесстрастной; их наслаждение – Источник света, и еще здесь – Его озарения, ангельские псалмопения, всенощное стояние, преселение к Богу ума предвосхищаемого; чистота и непрестанное очищение, как не знающих меры в восхождении и обожении; их утесы и небеса, низложения и престолы; нагота и риза нетления, пустыня и торжество на небесах; попрание сластей и наслаждение нескончаемое, неизреченное».[586]

О себе самом св. Григорий пишет, что Христос воодушевил его горячей любовью к божественной мудрости и к жизни монашеской – начатку жизни будущей.[587] «…Ищу с Иеремией, – пишет св. Григорий, – виталища последнего (Иер. 9:2) и желаю быть один с самим собой. Ибо для меня всего кажется лучше, замкнув как бы чувства, отрешившись от плоти и мира, без крайней нужды не касаясь ни до чего человеческого, беседуя с самим собой и с Богом, жить превыше видимого, всегда носить в себе Божественные образы, чистые, не смешанные с дольними и обманчивыми напечатлениями, быть и непрестанно делаться как бы неомраченным зерцалом Бога и божественного, приобретать ко свету свет – к менее ясному лучезарнейший, пока не взойдем к Источнику тамошних озарений и не достигнем блаженного конца, когда действительность сделает ненужными зерцала».[588]

У св. Григория Богослова был брат по имени Кесарии, человек весьма образованный,