занимавший высокие общественные должности. Когда он жил и служил в Никее, случилось там страшное землетрясение, истребившее почти всех жителей; самый город был разрушен.[589] Кесарии в числе немногих знатных спасся от всеобщей гибели. Это обстоятельство произвело на него такое сильное впечатление, что он тогда же положил в сердце своем оставить все мирские почетные должности, предаться уединению и любомудрию. Св. Григорий весьма обрадовался, когда узнал от Кесария об этих его намерениях, и советовал ему возможно скорее осуществить их. Он и раньше внушал Кесарию оставить мирскую жизнь и общественные должности, сожалея, как сам писал, что всякие дарования Кесария «обращены на худшее, что душа, столько любомудрая, погружена в дела общественные и уподобляется солнцу, закрытому облаком».[590]

Жизнь в удалении от мира более, чем жизнь мирская, благоприятствует нравственному самовоспитанию и непреткновенному движению по стезям духовного совершенства, потому что отшельник свободен от внешних соблазнов, которыми так полон мир и которые часто уловляют праведного, живущего среди мирской суеты. Оглашенным, которые под разными неосновательными предлогами медлили креститься, св. Григорий дает, между прочим, следующие наставления: «Но ты [оглашаемый] живешь в обществе, от обращения с людьми – не без осквернения; потому страшно, чтобы не истощилось Божие к тебе милосердие [в случае, если будешь грешить по крещении]. Ответ на сие прост. Если можно, беги с торжища со своим добрым сопутником [даром крещения]. Подвяжи себе крылья орлиные или, собственнее скажу, голубиные, ибо что тебе до кесаря и принадлежащего кесарю, пока не почиешь там, где нет ни греха, ни очернения, ни змия, угрызающего на пути и препятствующего тебе шествовать по Бозе. Исхить душу свою из мира; беги Содома; беги пожара; иди не озираясь, чтобы не отвердеть в соляной камень, спасайся в гору, чтобы и тебя не постигла вместе гибель».[591]

Но насколько подвижничество, отшельничество высоко и важно само по себе, настолько оно и трудно, даже «выше сил человеческих». Притом же жизнь пустынная, неизбежно удаляющая отшельника от общения с людьми, ограничивается лишь небольшим кругом лиц – иноков, посвятивших себя ей, и не дает благоприятных условий к обнаружению «общительности и снисходительности» – свойств любви, которая есть одна из первых достохвальных христианских добродетелей. Наконец, иноческая и отшельническая жизнь, так как она не обнаруживается в делах, не может быть поверяема и даже сравниваема с другими родами жизни (каково, например, деятельное служение в мире на пользу ближних).[592] Общий вывод отсюда тот, что пустынное подвижничество есть хотя и совершеннейший образ жизни, но исключительный, лежащий вне обычного порядка, вышеестественный, к которому поэтому и призываются и могут быть способны только очень немногие избраннейшие и совершеннейшие члены Церкви Христовой и который не может быть законом, нормой и обязательным уделом всех.[593]

II

Жизнь в обществе, в кругу других, вызывает человека на общественную деятельность, доставляет ему благоприятную почву к проявлению лучших сторон человеческого духа в подвигах любви и сострадания и в этом отношении служит «испытанием добродетели» человека. Плоды любви, труда и самопожертвования жизнь общественная распространяет на многих и потому более соответствует порядку Божия Домостроительства, которое «и сотворило все, и связало все узами любви, и наш род, после того как он утратил свою доброту через прившедший грех, снова воззвало посредством соединения и обращения с нами».[594] Значит, и жизнь в обществе, сопровождаемая деятельностью на пользу ближних, имеет свои высокие преимущества, какие чужды жизни уединенно-созерцательной. Потому-то св. Григорий, имея от природы склонность к иночеству, укрепленную к тому же и домашним воспитанием, достойно восхваляет также и тех, которые, живя в мире, свидетельствовали силу веры и красоту своего нравственного духа от дел своих (Евр. 4:10; ср. Откр. 14:13), направленных ко благу ближнего. Так, св. Григорий ублажает некоего христианина – философа Ирона, который из двух христианских путей жизни, каковы иночество и служение общественное, признал последний путь наиболее полезным как для себя лично, так и для большинства христиан. «Ибо признаком души наиболее совершенной и любомудрой почитал он при всяком деле сообнимать в частном и общее, потому что каждый из нас получил бытие не для одного себя, но и для всех, которые имеют с ним одну природу и произведены одним Творцом и для одних целей».[595]

Когда Кесарии, брат св. Григория, вскоре по окончании образования пристроился в высоких должностях при царском дворе, то Григорий сильно упрекал его за это и однажды написал к нему очень укоризненное письмо, выражая глубокую скорбь, что «епископский сын [Кесарии] ныне уже в службе, домогается мирских чинов и славы, уступает над собой победу корыстолюбию».[596] Но потом св. Григорий посмотрел на поступок Кесария совершенно иначе, когда убедился в истинно христианском благочестии и добрых намерениях Кесария, равно и в искренности его человеколюбия. Св. Григорий писал: «Кесарии же первые плоды учености посвятил своей родине и, своими трудами заслужив должное уважение, потом увлечен был желанием славы и, как меня уверял, желанием сделаться полезным для города. Он отправился к царскому двору, что мне не совсем нравилось и не по моему было расположению, ибо… для меня лучше и выше быть последним у Бога, нежели занимать первое место у земного царя. Однако же поступок Кесариев не заслуживал и укоризны, ибо жизнь любомудренная как всего выше, так и всего труднее; она и возможна не для многих, а только для тех, которые призваны к сему высоким Божиим Умом, благопоспешествующим в благом предприятии. Но немаловажно и то, ежели кто, избрав второй род жизни, сохраняет непорочность и более помышляет о Боге и о своем спасении, нежели о своей славе; кто, действуя на позорище сего мира, хотя принимает почести, как тень или личину разнообразного и временного, однако же сам живет для Бога и блюдет в себе образ, о котором знает, что получил его от Бога, и за который обязан дать отчет Даровавшему. А я знаю, что таков точно был образ мысли Кесария».[597]

Уместно упомянуть здесь одну подробность, которую св. Григорий передает о друге своем – св. Василии (Великом), а отчасти и о себе самом. Св. Григорий хвалит Василия за то, что тот, несмотря на свою любовь к пустыне, покинул ее, когда узнал, что православной церкви Каппадокийской угрожает опасность от еретиков-ариан. Св. Василий возвратился тогда в Кесарию из Понтийской пустыни, в которой находился, и явил себя ревностным поборником Православия. «Прекрасно и весьма любомудренно рассудил он сам в себе по духовному разумению, что если уже и впасть иногда