Секция номер 200 ГУМа торговала импортными товарами на выбор. В салоне можно было купить всё: дамские сумочки, платья, духи, обувь, меха, коньяк и даже носовые платки.

Советскому гражданину, вход которому был заказан, эта привилегированная лавочка скорее напомнила бы сельмаг. Интерьер секции радовал притязательный глаз цековской элиты, привыкший за удивительно короткий срок к роскоши: мягкие ковры, приятное освещение, улыбающиеся молодые продавщицы с военной выправкой кагэбэшниц во главе с матроной, на надменном лице которой отчётливо просматривались следы борьбы за это тёплое место.

С приятной наружностью, в меру дополненной французской косметикой, она встречала покупателей у порога, называя их по имени-отчеству – случайные люди туда не попадали. Обыватель, отовариваясь за углом в ГУМе, не подозревал, какие райские кущи сокрыты здесь, под аркой на Красной площади.

Однажды мы с отцом столкнулись там с генералом армии Иваном Григорьевичем Павловским. Завязался светский разговор. Генеральша тем временем полезла зачем-то в свою сумочку, из которой выпал металлический рубль. Покатившись по прилавку, он упал на пол. Иван Григорьевич, прервав разговор с отцом, наклонился и стал шарить рукой по ковру, пытаясь его найти.

– Девушки, – обратилась мадам Павловская к продавцам, – посмотрите, не закатился ли он к вам.

Те бросились, как по команде, искать злополучный рубль. Прибежала директор, сдвинули прилавок, перевернули ковры – рубль как сквозь пол провалился. Все присутствующие, включая меня, боролись с неодолимым желанием достать из своих карманов монету и отдать генеральше. Я стояла красная и от стыда не знала, куда деть глаза. Отец наклонился и, сделав вид, что ищет вместе со всеми, достал из кармана металлический рубль и вложил его в ладошку ползающей по полу продавщицы. Все облегченно вздохнули. Довольная генеральша положила рубль в сумочку и вышла, никого не поблагодарив.

– Как же эти бабы умеют прибрать мужиков, – сказал отец, выйдя из магазина. – Генерал, прошёл всю войну, не раз смерти в глаза смотрел, а перед дурой женой – навытяжку, как перед маршалом. На ней бриллиантов полпуда, а она весь магазин перевернула из-за рубля!

Я молчала потрясённая.

Отец, предпочитал пользоваться ателье, где считался одним из самых престижных клиентов. У него, как и у брата, была страсть шить костюмы.

Как-то, сопровождая его на примерку, я натолкнулась там на жену министра иностранных дел Лидию Громыко. Содрогаясь от своего «шедевра», закройщица примеряла на знатной клиентке чудовищное платье чудовищных размеров и чудовищной расцветки.

– Тебе нравится? – спросила меня Лидия Дмитриевна, выплывая из примерочной.

– Нет, – ответила я, – слишком пестро.

– Ты находишь? – удивилась дама.

Отец, естественно, на обратном пути меня отчитал:

– Могла бы сказать, что это не в твоем вкусе или ещё что-нибудь подобное… Что ты брякаешь, как солдафон, обижаешь людей…

Я не понимала, почему на прямой вопрос «Тебе нравится?» я должна врать.

Как-то отец взял меня в гости к министру иностранных дел. Помню, мы попали на обед. Ели в семье Громыко основательно и долго. Перед нашим уходом жена Андрея Андреевича, раздобрившись, кинулась в спальню и вскоре выскочила оттуда с тюбиком губной помады. Я решительно отказалась от подношения, уверяя, что не употребляю косметику. Она взяла мою руку и насильно вложила в неё наполовину использованный тюбик. Я вспыхнула, размахнулась и швырнула его ей под ноги.

– Ну, ты и порох! Вся в мать, – сказал отец, когда мы вышли из квартиры министра.

– Тупая, малограмотная, жирная корова, – ругалась я дорогой. – Никакого уважения к людям. Плебейка!

Отец еле меня успокоил.

– Хорошо ты её, однако, – смеялся дядя, когда отец рассказал ему об эпизоде с помадой. – Она тут, будучи у нас в гостях, заявила, что у Андруши такие ветры бывают, что Боже мой, хоть святых выноси.

Громыко сидел, как кипятком ошпаренный.

– Давно бы поменял на приличную бабу, не позорился бы, – сказала я.

– Ты, милая, таких лидочек громык не знаешь. Она такую вонь разведёт, что похлеще Андрушиных ветров будет! – сказал дядя, однозначно намекая на свою ситуацию.

Как ни странно, Лидия Громыко не придала эпизоду с губной помадой никакого значения и по-прежнему со мной здоровалась, всячески показывая своё доброе отношение, но меня от этого только коробило…

Однажды за обедом, вспоминая детство в Каменском, Леонид Ильич сказал:

– Я бы никаких денег не пожалел за машину нашего городского адвоката.

И повернувшись к моему отцу, спросил:

– Помнишь, Яша, его форд красного цвета, когда он, клаксоня, мчался по центральной улице?

– Помню, – улыбнулся отец. – Ты ещё тогда сказал: «Вырасту, куплю себе такой же». А я не без ехидства заметил: «На какие шиши?»

– Стоял я как-то у обочины, – продолжал Леонид Ильич, – вдруг машина останавливается. «Хочешь прокатиться, мальчик?» – спросил адвокат. – Я чуть в обморок от счастья не упал. На всю жизнь этот день запомнил.

Известно, каким отчаянным водителем и страстным коллекционером машин был мой дядя…

В середине 70-х годов генеральный секретарь проявил трогательную заботу о ветеранах войны.

Старший брат моего отчима Иван Степанович, прошедший две войны, как-то сказал: «Как они себе представляют привилегии? Я что, приду за этой пресловутой колбасой и буду расталкивать старушек, потерявших в войну своих сыновей? Я – советский офицер, а не обозник».

Действительно, ветераны стеснялись этих привилегий. Пользовались и злоупотребляли ими в основном тыловики.

Началась неприкрытая спекуляция.

В этот период я пошла в школу водителей. Рядом со мной сидел моложавый ветеран, безуспешно пытавшийся постичь премудрости вождения. С бедолаги сошло сто потов, пока он сдал на права, чуть инфаркт не получил. Машины боялся, как чёрт ладана.

– Зачем же вы так мучаетесь? – спросила я.

– Не для себя, – ответил он, – для сына стараюсь – просит машину купить, да и талоны на бензин будут бесплатные.

Напрасно я пыталась объяснить Леониду Ильичу, что льготы нужно ввести в первую очередь для семей погибших. Вернувшийся с фронта отец или дед – это уже подарок судьбы.

– Что ж ты сирот обижаешь? – спрашивала я.

– В стране столько денег нет! – ответил он.

– Да будя врать-то. Где они тогда есть, как не в нашей стране? Меньше ракет надо строить и хлеб на полях не гноить, тогда всем хватит…

* * *

Номенклатура имела доступ к редким книгам. Когда впервые вышел томик Михаила Булгакова и вся страна бросилась его доставать, я позвонила отцу и попросила при случае взять с прилавка цековского книжного ларька один экземпляр для меня. Он ответил, что исчерпал весь лимит, так как уже взял несколько книг для дочерей и их знакомых.

– Даже себе не оставил, – добавил он.

– Тебе Булгаков ни к чему. Ты всё равно читать его не будешь, – ответила я и бросила трубку.