class="p1">В глубине души я была этому рада.

Номенклатурщики часто обращались в военные ведомства за помощью при строительстве дач или ремонте квартир. Мой отец не был исключением. Я знала, что по его просьбе заместитель Дмитрия Устинова прислал бы солдат и к нам, что вызвало бы серьёзный конфликт с моим мужем.

Прошло несколько месяцев, прежде чем отец попал к нам вторично. Квартира была отремонтирована и обставлена. Он смутился и сказал:

– Могла бы напомнить. Чужие же берут за горло.

– Не умею брать за горло, – ответила я.

Вскоре у нас в семье произошло сразу несколько радостных событий: мой муж защитил диссертацию, получив степень кандидата физико-математических наук; наш старший сын пошёл в первый класс, а в августе родился младший.

Отец приехал на следующий день после моей выписки из роддома и привёз большой пакет с детскими вещами. Мне в подарок достались французские духи и косметика.

– В самый раз, чтобы ходить за детским питанием, – сказала я, смеясь.

Он долго стоял у детской коляски, всматриваясь в лицо новорождённого. Сходство с ним было удивительным. Мы долго называли малыша Яшей.

После окончания института мне предложили поступить в аспирантуру. Но я отказалась, семья для меня была важнее.

Наступили нелёгкие времена. Муж весь день был занят: лекции, аспиранты, докторская диссертация, обе бабушки были далеко, помощи ждать было неоткуда. Мы жили в новом неблагоустроенном районе Москвы. Приходилось ходить в магазин за несколько кварталов с грудным ребёнком на руках. Старший бежал рядом. До сих пор не могу забыть, как однажды в гололёд он упал, зашибся, слёзы на глазах, но встал, подхватил сумки – и за мной!

* * *

Мой дядя в своей трилогии посвятил немало страниц советским женщинам, восторгаясь их мужеством и выносливостью: «Всякий раз, когда приходилось бывать на Днепрострое, ещё издали слышал голоса девчат, которые подавали бетон в тело плотины. До бровей закутанные платками, обсыпанные цементной пылью, в жару, холод они не теряли бодрости никогда».

Я спросила дядю, как бы он себя чувствовал, если бы среди этих женщин были его дочь или племянница.

– Нормально.

– Что ж ты Галину, здоровую тётку, не отправил? – не унималась я.

– Она училась.

– Значит, Брежневы должны учиться, а простые бабы – бетон таскать?

– Что, опять пришла мораль читать? – возмутился дядя. – Хочешь показать, что ты у нас самая умная? Я об этом помню. А почему сама-то на завод не пошла?

– Комплекция не позволяет, – ответила я. – Да зачем умным шпалы таскать? Чем ругаться, запретил бы использовать женщин для таких работ. Они от тяжестей животы надрывают и рожать не могут.

Эпохальным событием для меня было поступление в реферативно-переводческий отдел научно-исследовательского института. С благодарностью вспоминаю это время. Здесь я познакомилась с писателем Юрой Мамлеевым и его женой Машей. Здесь же судьба свела меня с замечательным другом Сашей Шейдиным, с которым мы вместе учились в институте иностранных языков.

В то время я ещё не утеряла желания оригинальничать. Отец, только что вернувшийся из поездки за рубеж, привёз мне входившие в моду узкие американские джинсы, замшевые жёлтые ботинки и чёрную майку с маленьким американским флажком. Носки «для удачи» я носила разного цвета – красный и синий, желтый и зелёный.

– Вот из-за этих носков, – сказал мне Саша, – я в тебя и влюбился.

Он часто бывал у нас дома. Его отъезд в Голландию был большой потерей для моей семьи.

Саша ушёл из жизни совсем молодым, и я часто молюсь за него.

Начальник нашего отдела переводчиков, специалист японского языка, уходил периодически в запой. Выйдя из него, носил себя по институту, как хрустальную вазу. Он был либералом и трусом. Можно себе представить, какая дисциплина царила в отделе. На службу мы приходили вовремя – к девяти утра и наш отдел запирался «на срочную работу». Кофепитие и болтовня продолжались до полудня, пока не прибегал, как ошпаренный, начальник и с порога объявлял, что у нас аврал. Реакция на подобные сообщения была, как правило, нулевая. В час дня мы всем отделом отправлялись в ближайший ресторан «Балчуг». Трапеза затягивалась как минимум на два часа. После ресторана засылали казачков в ГУМ. Часа через два счастливые добытчики возвращались с товаром. Времени до окончания рабочего дня хватало, чтобы заняться примеркой.

Так или примерно так, за некоторым исключением, работала вся страна. Высший эшелон власти прекрасно это понимал. Дядя, зная, что я не пользуюсь кремлёвской секцией, и увидев как-то на мне новую модную кофточку, смеясь, спросил:

– Что, опять отоваривались во время работы? Доберусь я до вас!

Через два года половина нашего отдела подала документы на отъезд за рубеж. Желающих покинуть родину увольняли, и мой друг Саша со знанием шести языков работал диспетчером в троллейбусном парке. Зарплаты хватало, как он говорил, на батон хлеба и пакет молока. Подали документы на отъезд в Америку Маша и Юра Мамлеевы. Книги его в Советском Союзе не печатались, и он перебивался случайными заработками.

– Почему вы уходите? – вскинул удивленно на меня глаза директор института, когда я положила перед ним заявление. – Мы как раз собирались повысить вам зарплату на пять рублей.

– Простите, – сказала я, – не зарплату, а жалованье.

– Ну ладно, на пятнадцать.

– Не торгуйтесь, мы не на базаре. Я не могу работать в институте, из которого лучших работников выбрасывают на улицу.

– Что у вас общего с этими отщепенцами? У вас такой дядя…

– Какой? – поинтересовалась я.

– Ну… генеральный секретарь, – смутился он.

Всякий раз, когда кто-нибудь из отдела уезжал за рубеж, директор прибегал к нам и, сотрясая воздух кулачками, грозил разогнать наш «антисоветский гадюшник».

Маленький, щупленький, раскалившись докрасна, он выглядел так смешно, что я прозвала его «карманный лев». Кличка прижилась. Говорили, что он с ней отбыл на пенсию.

Красавец и гордость отдела Толя Буяновский успокаивал нервного директора:

– Не надо никаких карательных мер, мы сами уедем.

«Не выходите, девушки, замуж за учёных», – предупреждал Василий Розанов. Но я не послушалась.

После блестящей защиты кандидатской диссертации в МГУ мой муж пришёл преподавать в Институт нефти и газа им. Губкина. Заведующий кафедрой гидравлики Исаак Абрамович Чарный встретил его как родного. Относясь с большим уважением к научным руководителям моего мужа – академику Седову и очень талантливому ученому Самвелу Григоряну, так и сказал: «У таких родителей плохих детей не бывает».

Но случилось непредвиденное – Исаак Абрамович скоропостижно скончался, и началось сведение счётов с его «любимчиками». Даже такой известный учёный, как Белоконь, поддавшись общей истерии, начал «валить» на защитах аспирантов покойного.

Научная тема Чарного захирела, а госбюджет, полученный под нее, превратился в кормушку.