Того швырнуло на металлический угол кузова, с зажатым в руке вожделенным пакетом с мукой. Нежная бумажная упаковка лопнула, и мука просыпалась прямо мне на голову.

Передо мною скрылся весь белый свет, пропали банки с горошком, пропала продавщица. Воспользовавшись моей беспомощностью, ослеплённого, потерявшего ориентацию в окружающем, безжалостная толпа выбросила меня из своих рядов.

Крепко сжимая в руке целлофановый пакет, я вдруг почувствовал вокруг себя непривычную пустоту. Продрав глаза от мучного ослепления, принял решение: больше не принимать попыток выяснять вес горошка. Наскоро отряхнувшись, осмотрелся окрест и порысил в сторону Первореченского рынка. После схватки с покупательским коллективом, в кулаке у меня остались лишь крепко зажатые ручки пакета, сам же он канул в густой враждебной для меня толпе.

Несмотря на озабоченность, я стал замечать странные взгляды, бросаемые на меня прохожими, и вроде бы как шарахающихся от меня в стороны. А двое сопляков и под стать им сопливка, курившая у бордюра, откровенно уставившись на меня, ехидно процедили:

– Во даёт, чувак! Совсем офигел! – Однако я не принял этого на свой счёт, считая, что ко мне это не относится.

– Это значит – ударенный из-за угла пыльным мешком, – добавила их подружка с разноцветными клочьями на голове вместо волос.

В бакалейные лавки на поиски зелёного горошка не рискнул заглядывать. Он у меня почему-то стал вызывать стойкое отвращение. Посмотрев на часы, понял: времени уже не оставалось. Через час прибудут мои родители. Просчитав варианты, подскочил к рыбному прилавку и купил целый килограмм вкусной малосолёной жирной селёдки, совершенно, не реагируя на изумлённые глаза продавщицы, вылупленные на меня.

Расплатившись за покупку, ринулся домой. Я понимал свою никчёмность в хозяйственных делах. От этого мучился виноватостью. Единственное, что грело мне душу и вселяло надежду, то, что я, переступив порог квартиры, услышу:

– Это ты, моя рыбочка? – так называет меня моя Гликерья.

Нет, вовсе не Гликерья, а моя радость, моя любимая, а главное, моя защитница. «Я за тобой, как за стеной», – поётся в хорошей песне, и это верно. Однако, я думаю, будет более верным: «Я за женой, как за стеной».

С таким оптимистическим настроением я бодренько порысил в сторону своего дома.

Однако неожиданным сюрпризом для меня оказалось отсутствие моей Гликерьи. Вот тебе раз! Как же теперь быть? Кто меня защитит перед родителями? Кто не даст упасть в грязь позора? Я оказался совершенно беззащитен.

Вот-вот придут родители. Взглянув в прихожей на себя в зеркало, понял, что сопляки у входа на рынок злословили именно обо мне, а прохожие и продавщица таращились на меня из-за моего мучнистого вида. Из зеркала на меня смотрело существо, идентичное привидению.

Наскоро приведя себя в относительный порядок, кинулся на кухню. Отыскал большую кастрюлю. Единственное, что я умел делать хорошо, так это быстро и ловко чистить картошку. Этому я был обучен незабвенным прапорщиком во времена своей армейской службы. Многочисленные наряды на кухне не пропали даром.

Осваивать замысловатый для меня в то время вид деятельности гораздо было сподручнее, нежели современное грозное оружие. Таков уж был наш прапор. Картошку мы научились чистить отлично.

Видать, готовил он нас не к войне, а к мирной жизни. Чистка картошки был не единственным видом деятельности, которому обучил нас, воинов российской Армии, хозяйственный прапор. Мы освоили быстроту чистки и разделки селёдки, мыть полы и подметать плац перед приездом Генерала.

В чём мы не преуспели, так это в показательном пользовании оружием, доверенном нам доверчивой Родиной. Да это, собственно, от нас особенно и не требовалось. Сейчас я с благодарностью вспоминал своего военного наставника и кинулся проявлять чудеса.

С рекордной быстротой была начищена картошка и, поставив её на плиту вариться, я набросился на селёдку. Это уже не проблема. Скоро вся эта толстенькая, сочная, малосольная вкуснятина была разложена на большом блюде, украшена кружочками репчатого лука и полита подсолнечным маслом.

Кастрюля с картошкой вовсю хлопала крышкой. Не успел я расставить на столе тарелки, бокалы, разложить вилки-ложки, как моя бульба была готова. Вывалив её в большую глубокую миску, отнёс в комнату и разместил её на лобное место. Пошарив в холодильнике, отыскал зелень, которой постоянно пользуется моя Гликерия, измельчив ножом, посыпал ею дымящуюся горку.

Отойдя на некоторое расстояние от устроенного мною натюрморта, залюбовался. С самого утра у меня во рту не было ни единой росиночки. Исходящая паром рассыпчатая картошка, аппетитно посыпанная зеленью, жирнющая селёдочка с кольцами лука вызывали у меня такой прилив голода, что я готов было плюнуть на всё и кинуться к застолью, однако…

В это самое время в дверях раздался весёлый звонок.

Появились гости. Это были мои родители, а за их спиной, с букетом цветов, мило улыбаясь, стояла моя Гликерья, ну просто красавица. Я с ужасом вспомнил, что так и не удосужился купить цветов ни жене, ни матери. В маленькой прихожей сразу стало тесно и празднично. Толкаясь между родителями, я помогал им раздеваться, подавал тапочки, а те шутили, почему-то поздравляли меня с праздником, обнимали, целовали, словно это был мужской, а не женский день.

А когда Гликерья пригласила всех к столу, я не узнал своего сиротского натюрморта из отварной картошки с селёдкой. Весь стол был уставлен такими умопомрачительными вкуснятинами, отчего я уже было открыл рот, чтобы ахнуть от изумления и воскликнуть: когда же ты, моя славная Галиночка, всё это успела откуда-то извлечь и так красиво расставить на столе, как в это время моя мамочка, окинув восхищённым взором праздничный стол, заявила:

– Смотри, отец, и учись у своего сына, как надо готовить праздничное застолье.

– Спасибо вам за замечательного хозяйственного сына, приготовившего для всех нас такой роскошный праздничный стол, – в тон родительнице пропела моя славная Гликерья, глядя добрыми глазами на моих прослезившихся родителей от умиления за своего необыкновенного, на их взгляд, Масика.

Правда, о себе я был совершенно другого мнения. Жена, повернувшись ко мне, поцеловала меня в щёку. Притушив в себе мысли об истинной своей хозяйственной «значимости», я не сдержался, пошёл на сделку с совестью, и полетел на «Седьмое небо» от похвалы своей любимой, хотя и выглядел дурак дураком. Тут же, за столом, мысленно поклялся, что, пойдя провожать родителей, обязательно зайду в цветочный магазин и куплю жене и маме по букету.

В общем, праздник Женского Дня в нашей семье удался на славу. И всё благодаря мне, как заявила моя Гликерья.

Позитивные, словами наших народных избранников, изменения в деревне Никудышкино стали происходить с появлением в ней Емельяна Харитоновича Усатого, вытуренного из некогда братской республики тамошними аборигенами за пределы собственного Незалежного государства.