– Выходит, ваша последняя встреча – результат действия темных сил?

– Да, наверное... Искушение какое-то.

– А ведь ты обрадовалась, – напомнила я ей.

– Ну и что ж! Конечно, обрадовалась! Ты же знаешь, Алка, что такое для меня Кирилл!.. Нечего больше об этом говорить. Я тебя целую, поздравляю с праздником. Твоим – привет.

– И тебя с праздником! Все устроится, не грусти.

– А я и не грущу. – Светка улыбнулась в трубку. – Я новый бизнес-план разрабатываю. С учетом собственных производственных площадей и наращивания объемов производства.

«Она безнадежна! Неисправима! – думала я, отключив телефон. – Что бы ни случилось – на уме одни бизнес-планы! Вот то ли дело я... Я, как нормальный человек, иду в гости с дочкой и с мужем».

Последние слова наполнили мое сердце законной гордостью. Это так важно осознавать, что у тебя есть дочка и муж. Стив – такой основательный, респектабельный, серьезный – моя надежда и опора. Настоящий глава семьи. А Танечка – темноглазая, стройная, живая. На ней синее кашемировое пальтишко с пелеринкой, в темных косичках красные бантики. Я специально нарядила ее по моде тети-Ириной молодости – далеких пятидесятых годов.

На глазах у всего нашего любопытного двора мы залезаем в новенькую сверкающую машину, при этом беззаботно болтаем, обсуждая предстоящий визит.

– Ален, ты ведь, кажется, покупала подарки?

– Ну конечно! Угадай что?.. Сдаешься! Так и быть, я тебе подскажу. Подарки тематические, в смысле пасхальные. Я их на православной ярмарке приобрела.

– А что там можно купить? – рассеянно спрашивает Стив, безнадежно далекий от православия, а заодно от всякого рода выставок-ярмарок. Мой муж терпеть не может магазинов, а если все-таки отправляется за покупками, то предпочитает бутики или на худой конец гипермаркеты.

– Там можно купить все! Мед, дубовую мебель, корзины, золото, диски и кассеты, иконы, вязаные безрукавки, постные торты и пасхальные куличи!..

Я громко вздыхаю, припомнив свои скитания по ярмарочным павильонам.

На православную выставку-ярмарку я отправилась по Светкиным следам. Меня так взволновал ее рассказ о встрече с Кириллом – захотелось собственными глазами увидеть Семистрельную икону Божьей Матери, такую таинственную и роковую в жизни моей лучшей подруги.

Икона и впрямь обладала какими-то необыкновенными притягательными свойствами... В павильон киевских иконописцев потоком заходили покупатели, приценивались, говорили о чем-то, спрашивали совета у похожей на гоголевскую панночку хозяйки... Я слышала и не слышала их. Мне, как и Светке, хотелось, неотрывно глядя на икону, думать – не о чем-то конкретном, но сразу обо всем. Как выражалась Стася, медитировать.

В один миг мне открылась вся моя жизнь, с полузабытыми, стертыми памятью эпизодами, мои беды настоящие и прошлые, мои девочки – Таня, Женечка, Стася, такие несхожие, но так остро нуждающиеся в помощи. Кто может помочь им? Только Бог. Израненная стрелами, кроткая Богородица Семистрельная.

Может быть, я даже просила ее о чем-то или о ком... Не знаю. Не помню.

А дальше ко мне подошла панночка, окинула с ног до головы быстрым взглядом, потом очень внимательно взглянула в глаза и предложила купить икону.

И тут я совершила абсолютно непонятный, необъяснимый поступок. Сказала: «Да, я покупаю ее».

Панночка назвала цену. Запредельную. Наверное, глядя на мое потерянное лицо, накинула с ходу процентов сорок. Я, как загипнотизированная, выложила деньги – не хотела спорить или торговаться, и вышла из павильона, сжимая пакет двумя руками.

Только бредя по колоннаде выставочного зала, я вспомнила, что приехала сюда покупать подарки. Светка права, Семистрельная икона Богородицы слишком трагична для пасхального подарка. Да и не отдам я ее никому. Она – моя! Приобретена мною мне же в подарок.

Решив так, я свернула в шелковый павильон и, много не раздумывая, купила Жене желтый, расписанный фиолетовыми ирисами шарф.

– Да это разве тематический подарок? – усмехается Стив. – Как это связано – шарф и Пасха?

– А вот связано! Теперь у нее будет что в церковь надеть.

– Я сомневаюсь, что Женя вообще пойдет в церковь.

– Да, дядя Степа?! – подала голос молчавшая до этого Таня. – А она ходила недавно, если хочешь знать! Когда у них в клинике был шмон.

– Что было?

– Шмон, – повторила Таня, смутившись.

– А что это такое?

– Ну, это... Проблемы, в общем. Так сказала Женька.

Стив рассмеялся.

– У твоей сестрички замечательный лексикон! Шмон – это обыск, проверка на зоне.

– Где? – удивилась Таня в свою очередь.

– На зоне. В тюрьме.

– Да. Точно! Женька все ныла: тюряга нам светит, пойду свечку поставлю, может, пронесет.

– Ладно, Танюш. Не будем о грустном...

– Смотри не рассказывай об этом никому, – поспешно добавила я. – Ни о какой тюрьме речи, конечно, не было. Жене грозили большие штрафы – только и всего. Но она... она очень испугалась. Это потому, что она еще слишком молоденькая, даже маленькая для таких крупных дел...

– Это Женька-то маленькая? – перебила Таня возмущенно. – Семьдесят пять кило!

– Скажем так, маленькая для руководства целой клиникой, – закончил мою мысль Стив. – Ей ведь приходится очень несладко.

Таня задумалась. Она с рождения привыкла считать Женьку взрослой, и при этом взрослой пофигисткой. Женя почему-то с удовольствием эксплуатировала этот имидж, да так успешно, что неискушенная Танюшка крепко уверовала в его подлинность.

На самом же деле Женя никакой пофигисткой конечно же не была. Нет! Она была обыкновенной девочкой, без памяти влюбленной в своего мальчика и изо всех сил скрывающей этот факт. Оставшись в девятнадцать лет без родителей, Женя – без преувеличения сказать – ощущала себя круглой сироткой. А нашу со Стивом помощь она принимала с детским чувством смущения и благодарности.

...И семейное празднование Пасхи для Жени, догадывалась я, нечто вроде ролевой игры в дочки-матери. Она – мама, ей на долю выпало счастье сыграть самую престижную роль. С радостной и гордой улыбкой Женя приглашает нас к торжественно накрытому столу.

Я вспоминаю: одним из первых московских впечатлений после возвращения из Англии четыре года назад стала для меня Женя, темпераментная девочка-подросток, искренне презирающая идею домашнего уюта и праздничные застолья – ее материальное воплощение. В те годы Женькин цинизм не имел границ. Под возмущенный вскрик тети Иры она выхватывала из сердцевины стола самые лакомые кусочки, сводя тем самым на нет всю красоту и гармонию, и убегала к своему Максу.

Минуло четыре года, и вот Женя, наигравшись в бесшабашного подростка, приглашает нас к столу, накрытому в духе имперско-сталинского великолепия – с салатами, заливной осетриной, слоеными пирожками и котлетами по-киевски. Мы следуем за ней, выстроившись парами, как играющие в ручеек дети. Стив почтительно ведет к столу тетю Иру, Макс – с не меньшим почтением – протягивает руку мне. Должно быть, я для него такая же древняя черепаха, как моя тетка для Стива. А замыкает наша шествие Таня – в бежевом бархатном платьице с белым кружевным воротничком, в ажурных колготках, словно сошедшая со страниц журнала.