власть в своей епархии, и да управляет ею с приличествующей каждому осмотрительностью, и да имеет попечение о всей стране, состоящей в зависимости от его града, и да поставляет пресвитеров и диаконов, и да разбирает все дела с рассуждением»[300]. Но за пределами епархии его власть прекращается: «Областные епископы да не простирают своей власти на Церкви за пределами своей области, и да не смешивают Церквей… Не быв приглашены, епископы да не переходят за пределы своей области для рукоположения или какого-либо другого церковного распоряжения»[301]. Эти правила продиктованы стремлением решить первую из отмеченных выше двух задач – упорядочить отношения между церквами. По свидетельству комментаторов, «божественные отцы употребляли многие попечения, чтобы в церквах было благоустроение и мир»[302].

Что же касается второй задачи – соотнесения церковной структуры с внешним миром, с территориально-государственной структурой, то в этом аспекте показательно появление фигуры митрополита.

В соборных постановлениях Древней Церкви можно встретить отсылки к «древнему обычаю», согласно которому в Римской империи епископ митрополии – главного города провинции – именовался митрополитом и наделялся большим объемом полномочий, естественно, административных, не сакральных – по сравнению с другими епископами соответствующей провинции. Проявлялось это, по крайней мере, в трех аспектах.

Во-первых, в определенных пределах (и исключительно в административном аспекте) можно говорить о митрополите как своеобразной «надъепископской» инстанции. Хотя изначально в Апостольских канонах был заложен принцип «первый среди равных» (primus inter pares), согласно которому епископы не вправе что-либо делать без согласия на то первого епископа страны, но в то же время и первый епископ страны не может что-либо делать без согласия других епископов[303], впоследствии акцент смещается в ту часть формулы, согласно которой именно епископы не вправе что-либо делать без согласия митрополита, а не наоборот. Так, согласно постановлениям Антиохийского Собора, «в каждой области епископам должно ведать епископа, в митрополии начальствующего и имеющего попечение о всей области, так как в митрополию отовсюду стекаются все, имеющие дела. Посему рассуждено, чтобы они и честью преимуществовали и чтобы прочие епископы ничего особенно важного не делали без него, по издревле принятому отцами нашими правилу, кроме токмо того, что относится до епархии, принадлежащей каждому из них, и до селений, состоящих в ее пределах»[304]. Эта же тенденция просматривается и в последующих правилах – например, Первый Вселенский Собор уполномочил митрополитов утверждать поставление и рукоположение епископов[305].

Во-вторых, митрополит становится руководителем церковного Собора. Помимо организационных полномочий (например, назначение даты Собора), присутствие митрополита на Соборе меняло сам статус Собора – Собор, на котором присутствовал митрополит, рассматривался древними канонами в качестве «совершенного Собора» и имел право решать вопросы, не могущие быть предметом рассмотрения на Соборе в отсутствие митрополита (например, перемещение епископа из одной епархии в другую)[306].

В-третьих, митрополит стал каналом общения между Церковью и государством – древние правила воспрещают епископам обращаться к императору, минуя митрополита. Эти правила, впрочем, преследовали и другую цель – не допустить чрезмерного сближения Церкви и государства, в связи с чем и митрополит не имел права обращаться к царю непосредственно, но лишь направляя диакона с поручением передать царю соответствующий документ.

Впоследствии появляются и другие административные должности епископского уровня. В их числе:

– экзархи (в западной части Римской империи им соответствовали примасы), стоящие во главе более крупных, чем митрополии, церковных округов;

– патриархи, возглавляющие некоторые исторически наиболее важные крупные церковные области;

– архиепископы – предстоятели автокефальных Церквей, в определенной степени синоним митрополита.

Правительственная иерархия имеет место не только на уровне епископов, но и на уровне пресвитеров и диаконов. Так, например, в Русской Православной Церкви исторически известны сан протоиерея (священник – настоятель соборного храма) и протопресвитера, предполагавшего особо высокие церковные должности пресвитерского уровня (впоследствии, впрочем, они превратились из собственно должностей правительственной иерархии в персональные награды за личные заслуги), а в отношении диаконской степени – протодиаконы (главные диаконы кафедральных соборов) и архидиаконы.

Таким образом, в ходе развития епископальной церковной организации происходил процесс становления Церкви как иерархической структуры в двух аспектах – иерархии священнодействия и иерархии управления или, другими словами, степеней священства и правительственной иерархии клириков. Эти процессы материализовались в том числе в создании системы церковных должностей и званий, первоначально связанных с объемом определенных полномочий в правительственной иерархии, а впоследствии частично превратившихся в титулы, присваиваемые в качестве традиции или за церковные заслуги (например, в Русской Православной Церкви саны архиепископа и митрополита стали почетными званиями, присваиваемыми за церковные заслуги[307]), но не всегда соответствовавшие названию титула по своему содержанию[308].

Результатом этого процесса явилось то, что, наряду со священнической иерархией, Церковь – или Церкви – создали церковную власть. Этот процесс неизбежен в силу того, о чем мы говорили выше – в силу задачи «проповеди Евангелия всей твари», задачи распространения христианства, что требовало учета «времени и места», а также необходимости единой церковной организации, без которой христианство легко бы превратилось во множество различных духовных направлений, которые было бы сложно объединить одним наименованием.

Это привело к появлению Церкви в том числе и в таком аспекте, как церковная власть. Об этом мы поговорим в четвертой главе настоящей книги. Однако уместно сделать следующее замечание – церковная власть не должна пониматься только как что-то внешнее по отношению к отдельно взятым христианам, что-то вроде принципа «священнодействие – отдельно, власть – отдельно». Когда мы говорим о Церкви как единой организации и о церковной власти как средстве обеспечить это единство, это не следует представлять исключительно как внешнюю организацию, которая правовыми средствами заставляет поддерживать это единство. Нельзя упускать то немаловажное обстоятельство, что христианство не мыслит само богопознание вне Церкви, в этом смысле задача церковного единства – это не задача организации, навязываемая извне членам этой организации, а неизбежный путь служения. Уместно привести пространную цитату из протоиерея С. Булгакова: «Полнота правой веры и правого учения не вмещается в сознание отдельного члена, но сохраняется всей Церковью и передается ею из поколения в поколение как предание Церкви, и это Священное Предание есть самая общая форма сохранения Церковью своего учения различными способами. Предание есть живая память Церкви, которая содержит истинное учение, как оно раскрывается в ее истории. Это не есть археологический музей или научный каталог, и это не есть даже мертвый «депозит» веры; оно есть живая сила, присущая живому организму. В потоке своей жизни оно несет все свое прошлое во всех своих частях и во все времена… Как ни различна эпоха первохристианства