— Замолчи! — вдруг ору я. Сорвалась таки… В больнице — держалась, на Димкиных похоронах — держалась, во время допросов всех этих унизительных — тоже. А тут не смогла. Удар исподтишка всегда больнее, на него всегда не оставляешь сил. — Замолчи!!! Этого не может быть! Ты врёшь! Скажи, что врёшь!!!

— Не вру! — Ринка злобно щурится, загоняя слёзы в глазницы, — Я сделала это. То, на что у тебя кишка тонка. И что теперь? Заложишь меня, да? Хватит совести заложить? Будущее уже знаю, — Ринка кивает на Мадам, как на предмет мебели, — Раскаяние и тюрьма, или сумасшедший дом и самоубийство…

— Можете брать сейчас, — вдруг говорит Мадам вазе с икебаной.

— Что? — Ринка зеленеет.

В комнату мгновенно вваливается люди в форме. Ринка подскакивает, потом бессильно опускается в кресло. Для неё всё уже ясно.

— Я ж говорила, это плохо кончится. — она вдруг успокаивается, — Хозяйки таких заведений — народ опасный. Правда, лучше б мой труп за городом нашли, чем это… — Ринка поднимает запястья, на которых тут же защёлкиваются браслеты наручников, прижимает ладони к мокрому лицу, дрожит. Потом отводит руки и смотрит на меня. Так, как никогда не смотрела… Жалостливо. — Я не хочу в тюрьму, я не хочу вешаться, я не стану…

Её уводят.

«Минус три!» — констатирую я, и силой всей навалившейся вдруг усталости хватаюсь за сигареты.

* * *

Мадам выпрямляется, расслабляет мышцы лица, отчего оно делается вполне интеллигентным, срывает с носа родинку и наливает себе чаю.

— Старший оперуполномоченный, Зоя Зиброва. — Никифорович тоже тут. Огромные пудовые ладони лежат на плечах Мадам. Та не шевелится, в силу комплекции легко перенося подобную тяжесть. — Зоя Мингачиновна у нас мастер. — тут до меня доходит, что всей этой речью Никифорович представляет мне Мадам. — Не в милицию ей надо было идти, а в актрисы!

— Что за чушь? — замечаю, что голос мой звучит слишком тихо, — К чему этот карнавал? Вы знали, что Рина виновна, и раньше?

— Баба, что с неё взять, — вздыхает Никифорович в мою сторону. Он недоволен. Он думал, я расцелую его от радости, что убийца найден. Отблагодарю, отрублю воспоминания, отдамся… — Впрочем, не все бабы дуры. Зоя Мингачиновна — вот явный пример повышенной умственной активности. Когда она только придумала эту мысль с переодеванием в Мадам, я был не согласен… Мы ж серьёзные люди, а тут — маскарад, дешёвка… Но как здорово всё получилось, а? Мы хотели что? Мы хотели по выходу из заведения ее брать. Накрутим гаданиями, потом возьмем и на допрос. Она ж уверена будет, что варианта у не едва — и ли повеситься и ли признаться. Ну и признается, да? Но вообще рискованно очень. Кто его знает, сознается она все же или не сознается… Вдруг толстокожая, и все эти гадания совсем на нее не подействуют… А тут такая удача! Все так хорошо вышло! Признаётся сразу, под диктофон, ещё даже к нам в руки не попав! Ну, Зоя Мингачиновна, вам памятник поставить нужно. — дальше Никофорович снова обращается ко мне, — А то представляете, дилемма-то какая. Если сейчас её не закрыть, то она завтра же в тур с вашей агиткой рванёт. Вас ведь выпускают, нам больше тур задерживать не дают. А если закрывать — геммороя не оберешься. Гражданка России, как-никак. Приглашённая артистка! А лаборатория нас подкачивает… Там очередь, никаких стопроцентных улик пока на руках нет…

— Прекратите трепаться, — старший оперуполномоченный Зиброва механически поводит плечами, стряхивая руки Никифоровича, — Гражданке Бесфамильной наши трудности не интересны. — потом она обращается ко мне, — На вопросы сейчас ответишь, или завтра в отделение вызывать?

Некое взаимопонимание, установившееся между нами за сеанс гадания, всё ещё в силе. Её «ты» не коробит, пренебрежительный тон не отталкивает. Я ещё не ощетинилась, ещё доверяю тётке и надеюсь разобраться…

— Сейчас попробую, — отвечаю, — Только сначала ответьте вы… — ищу нужные слова, спотыкаясь о всплывающее в памяти лицо.

НПВ

Это Ринка за миг до того, как её увели. Розовыми ворсинками языка она слизывает со щёк собственную тушь и слёзы. Она смотрит как-то совсем по-щенячьи, ёжится, и я понимаю, что Ринке по-настоящему страшно… Знаю, что творилось во время гадания со мной — с той, которая ещё сомневалась в собственной причастности к убийству. Представляю, что творилось с Ринкой — с той, которая точно знала, что виновата. Господи, что же все мы наделали, куда же нас занесло?

— Или спрашивай, или отвечай, — торопит Зиброва, — Дел по горло.

— Как вы узнали? Про Ринку, про розу, про клуб? — мысли разлетаются и голова выдавливает из себя вполне банальные, пустые вопросы.

— Про розу и клуб вы сами всему поезду рассказали, — Зиброва говорит осторожно, как с душевнобольной, — Я как о твоей затее к гадалке податься прослышала, так сразу поняла — вот он, шанс. Подозреваемая суеверна, это установлено из показаний коллег. Карточным угрозам поверит точно. Запугать её как следует, потом сразу забрать, чтоб очередное предсказание досконально сбылось. Тут любой расколется. Твоя гхм… подруга, если можно её так назвать, с самого начала была под подозрением. У неё и мотив имелся, и алиби было сомнительным.

— Мадам вы решили из себя разыграть, когда услышали, что мы собираемся идти в клуб? — я тупо повторяю узнанное и выгляжу в глазах присутствующих полным дауном. Достраиваю в голове картину, и всё никак не могу найти какой-то важный элемент. — Гадание было разыграно, чтобы испугать Ринку, а сработало ещё лучше? Спровоцировало Ринкину истерику с признанием? Я верно говорю?

— Сама всё знаешь, а меня мучаешь. — Зибровой надоели мои разглагольствования, — Одно тут непонятно. Я ведь не ошиблась. Ты действительно приняла расклад за свой. Почему? Почему ты считала себя виновной?

— Из-за Михоэлса. — Это как раз самое понятное из всего непонятного, — Боже, какая я дура… — говорю это вслух, хотя и знаю, что мои эмоции всем здесь уже стоят поперёк горла.

— Как давно ты знаешь подозреваемую? — переходит в атаку Зиброва довольно жёстко, — Когда между ней и убитым возникли напряжённые отношения? Спрашиваю напрямую, без ловушек. Цени и отвечай взаимностью…

НПВ

Злюсь. Злюсь на дуру-Ринку и на себя, за то, что не нашла пока способ избавиться от неё. Я только что пела под караоке в вагоне пережвижного и теперь являюсь полноправным членом тура.

— Нафига?! Кто тянул тебя за язык? — ору я, — Неужели сложно было сказать, что ты со мной не знакома? — мы курим под командирским вагоном. Я в бешенстве, Ринка невинно-спокойна. Стерва!

— Я… — Ринка не в силах скрыть радость, поэтому оправдания её выглядят не слишком смиренно, — Я не подумала. Ну, спросили, кого из приехавших я знаю. Я сказала. Тогда спросили, кем ты раньше работала, я и ответила, что певицей. Мне не пришло в голову скрывать.

— Я же просила ни слова про меня не говорить!

— Но я ведь несущественное сказала. Марина, не злись! — просит, по-детски склоняя голову и заглядывая в глаза, — Это ведь значит, что ты остаёшься в нашем поезде. Тебя не перераспределят. Это значит, вместе…