— Зинаида Марковна, да бросьте вы! Все со мной нормально. Ну, хочется мне с ним разговаривать… Ну, что тут плохого?

В сотый раз объясняю, что придумала тебя специально, и что на самом деле вовсе в тебя не верю. Втолковываю терпеливо, мол прекрасно помню о твоей гибели. Еще бы такое забыть, ты у меня уже, как заставка на мониторе: едва глаза закрою, сразу твое окровавленное месиво лица вижу. Заверяю, что сходить с ума не собираюсь и просто играю в постоянный контакт с вестником с того света. Говорю, что при желании, в любой момент могу прервать эту игру. Но в том-то и оно — нет у меня такого желания… В общем, лишаю приму повода для беспокойства.

Эх, Димка, не доверяет мне Зинаида. Кивает, будто с больной разговаривает, губы в улыбке растягивает, а в глазах — паника. Вообще-то я действительно не права. Обещала же, что при других не буду с тобой разговаривать, и вообще ни слова про твое во мне присутствие не скажу. Но тут не сдержалась — сам понимаешь, больно забавная ситуация происходила. Не могла я лишить тебя (пусть даже выдуманного) удовольствия досмотреть цирк до конца…

Объективный взгляд:

Дрожащие пальцы слегка поглаживают сигарету. Марина смеётся, рассыпаясь объяснениями. Манерно закатывает стойко-влажные в последнее время глаза, подёргивает плечами, намеренно недоуменно, неестественно быстро перебирает губами…

«Энигматическая Аля. Ее накладное веселье…» — записала когда-то в дневник Цветаева. К описанию нынешней Марины Бесфамильной эта фраза подходит до нельзя. Цветаева писала о дочери, из последних сил пытающейся доказать себе и близким, что возврат в СССР был правильным решением. Через пару месяцев эта дочь была уже на Лубянке. «27 августа 1939 года ранним-ранним утром увозила меня эмгебешная машина, в это утро в последний раз видела я маму, папу, брата. Многое, почти все в жизни, оказалось в то утро "в последний раз…"» — напишет Ариадна— Аля много позже.

А что напишет Марина? Вероятно, ничего: ее «последние разы» уже пройдены, осознаны и… не приняты. Основной закон мирозданья — необратимость событий. Те, кто спорит с ним, редко могут записать свои аргументы связно. Ведь зачастую все они попросту безумны…

— Зинаида Марковна, ну что вы так меня дисквалифицируете? — всячески стараюсь успокоить общественность. — Нас сейчас из такси высадят.

Простоватый таксист — из тех, правильных и скрупулезных, что отращивают волосы с одной стороны головы и старательно зачесывают их на едва намечающуюся лысину — бросает настороженные взгляды в мою сторону. Пытается, похоже, определить степень моей буйности.

— Мы сегодня поедем куда-нибудь? — Зинаида бросает испепеляющий взгляд. Не на таксиста даже — на его место. Будто обращается ни к нему, а к машине. Водила мгновенно переключается на исполнение своих обязанностей. Иногда Зинаидино высокомерие бывает очень полезным.

Ощущаю приступ всепоглощающего веселья. Наконец-то! Прогулка окончена, и все ближе становится минута, когда наш агитпоезд вырвется, наконец, из столичного стойла и всех нас овеет полюбившийся уже ветер свободы и путешествий. Димка, ты ведь тоже рад, да?

* * *

«Ту-ту — ту-ту!» — поезд тронулся и в мозгу включился новый хронометр жизни. Взобравшись коленями на коридорную откидную сидушку, облокачиваюсь на перила окна.

— У нормальных людей — Домовой, у нас — Коридорный! — по-доброму обшучивает меня Ерёмка. Он, похоже, не слишком участвует в заговоре всеобщей опеки надо мной, поэтому говорит спокойно и все, что вздумается…

— Ой, извини, я чушь, наверное, сказал, да? Конечно, на людях быть легче…

Тьфу! Только подумаешь о человеке хорошо, как он тут же в грязь лицом упасть норовит!

Не отвечаю. Провожаю мелькающих за окном киевлян прощальной улыбкой. Радуюсь. Осени, Димке, новой поездке. В голову лезет милая всячина… Кажется, я снова оживаю.

В конце первой части тура, я неуверенно чувствовала себя на твердой почве. Все пошатывалась, в такт воображаемому покачиванию поезда… Сейчас — наоборот. Стараюсь держаться ровно и никак не могу приноровиться к тряске.

Весьма символично, потому что в конце первой части тура я вообще чувствовала себя неуверенно, а сейчас — живчик в чистом виде. Цели поставлены, методы разработаны! Буду собирать себя по крупицам и снова превращаться в личность…

Это же просто здорово, Димочка, что мне пришло в голову тебя выдумать. Я оттого и расклеилась, что вдруг осталась совсем одна — негде брать адекватную реакцию, не перед кем выпендриваться. Перед кем? Перед коллегами? Ой, Дим, ну ты ведь знаешь… Они повелись просто на своем сострадании (куда больше, надо заметить, чем на моем мнимом страдании). Они за ним меня не замечают… И потом, от них пахнет жалостью и валерьянкой. Они хорошие, но с ними — нудно… Перед новыми знакомыми? Ой, да брось… Где их взять-то? Познакомиться — запросто. Но это без толку. Возраст у всех потенциальных новых знакомых совсем не тот, чтоб удовлетворяться собеседованиями. С ними миром делиться нельзя. Стоит рот открыть — х. ми лезут.

Поэтому ты мне — просто необходим. Даже больше, чем был при жизни.

Смеешься или обижаешься?

— Коростень — столица древлян! — Малой присоединяется ко мне, и зачаровано следит за красно-зеленым забором сросшихся воедино от нашей скорости деревьев. Мы уже за городом. — Древние племена знали, блин, где селиться… — Малой продолжает разговор. — Никаких признаков цивилизации — полная гармония с природой!

Интересно, он сам поговорить решил, или Зинаида накрутила? Насторожилась, небось, что это я битых три часа в коридоре стою, решила дипломата послать для проверки моей адекватности. Вот же ж, ну что они все ко мне прицепились?

— Так оттого, что они поселились, цивилизация сюда и пришла. — недовольно скрипит Валентин. Потом вдруг добавляет, видимо, для пущего самоутверждения в глазах Зинаиды, — Дубина!

Малой пропускает «дубину» мимо ушей, но Зинаида покровительственно вмешивается.

— Не ссорьтесь, господа! — прима выбрасывает царственные пальчики из купе, отвешивает Валентину лёгкий подзатыльник, и исчезает. Продолжает уже из постели. — Мальчик прав. Когда про женщину говорят, что она «с прошлым» — ей это вредит, а городишко такая характеристика безусловно красит. Подумать только, один из древнейших городов Киевской Руси!

— Всех славян! — откликается Малой.

— Столица древлян! — одновременно с ним блещет только что приобретённой эрудицией Валентин, надеясь выдать ее за давние познания.

Известие о поездке в Коростень, похоже, всем пришлось по вкусу. Во-первых, потому, что, наконец, разрешили выехать из Киева и продолжить тур. Во-вторых — от самого места назначения. Наш вагон просто ломится от исторических познаний артистов.

— М-да, едем в историческое место, — неожиданно для себя, я подаю голос. — В злачное историческое место, я бы сказала… — Мужики, как по команде, почтительно замолкают и улыбаются, словно услышали нечто прекрасное…