Прюн нашлась, но в тот же вечер вдруг одновременно исчезли оба героя сегодняшнего скандала: благодушная Жозефина и выкрашенный в красный цвет пес консьержки. Таким образом, в нашем квартале исчезло три домашних животных — поскольку я забыл упомянуть кота Клемансо, который, к величайшему горю Эглантины, вот уже месяц как не появлялся дома.

Вечер Соллера-Анго-Уэльбека был одним из наиболее примечательных и волнующих событий, происшедших в нашем городе за последние несколько лет. Было решено, что он состоится под открытым небом, на стадионе Аббе-Дешан, там, где футбольная команда Оксерра столько раз одерживала победы. Несмотря на свой оптимизм (если не сказать легкомыслие) и на широкую известность приглашенных, организаторы встречи in extremis[86]все же слегка сомневались, что культурной публики в городе наберется достаточно, чтобы заполнить стадион на двадцать три тысячи мест (даже с учетом того, что по соображениям сценографии предполагалось использовать три трибуны из четырех). Поэтому по договоренности с дирекцией клуба было решено, что члены АМО (Ассоциации молодежи Оксерра) пройдут на встречу бесплатно. Дурацкая идея, подумал я сразу же, хотя и смелая, но все равно дурацкая. Дальнейшие события показали, что я был прав.

Итак, за пятнадцать минут до начала вечера, когда мы с Эглантиной и мсье Леонаром с билетами в руках подошли к входу, я увидел, как мимо нас, шумя и размахивая клубными карточками, с теннисных кортов и беговых дорожек соседнего оксеррского стадиона стекаются целые толпы подростков в шортах, некоторые даже обнаженные по пояс, теннисистки в коротких юбчонках, а также профессиональные спортсмены в акриловых спортивных костюмах — среди них даже легендарный клубный тренер Ги Ру собственной персоной, похожий на хитроватого крестьянина, которого скорее можно было представить себе за чтением «Альманаха» Вермо, чем «Бесконечности», — хотя это было бы ошибкой.

Выражение лица мсье Леонара было довольно кислым — я почти силой притащил его сюда, во имя того интереса, который он испытывал к книгам, а также для того, чтобы он немного развеялся и забыл о своих проблемах. В тот период, в сентябре 2003 года, он еще не порвал с Квентином (впрочем, я не уверен, что он вообще когда-либо порывал с ним), но он страдал так, как только можно страдать. Квентин, надо признать, становился все более капризным и увертливым — мы с Эглантиной в общих чертах представляли себе хронику событий, будучи несколько раз разбужены по ночам криками или звуками записи на автоответчике, которую мсье Леонар в безнадежном отчаянии прокручивал по двадцать раз кряду.

Благодаря Эглантине нам достались очень хорошие билеты — в десятом ряду на трибуне, недалеко от почетных гостей, а также местных культурных знаменитостей (которых ожидалось множество со всей Бургундии). Когда мы заняли места, никого из них еще не было, но вскоре они появились — прямо напротив нас: сначала Тиньозо, глава культурного отдела мэрии, который помахал рукой Эглантине, потом сам мэр с супругой, префект, также с супругой и с дочерью-инвалидом, потом еще одна чиновница из мэрии, глава отдела образования, причесанная кое-как, зато в бирюзовой кашемировой шали, вероятно на случай (маловероятный), если вдруг похолодает. Кроме них, были еще мэры окрестных городков, Шульц, директор лицея Жака Амьо, директриса Управления по туризму, глава коллегии адвокатов, жена председателя суда высшей инстанции. Последним прибыл нынешний президент регионального совета — бывший мэр, бывший министр и что-то еще, чей пурпурный цвет лица заставлял предположить, что он уже выпил пару коктейлей из тех, что предназначались для нескольких избранных в ресторане Барнабе после творческой встречи.

Бальзамировщик, чуть нахмурившись, пристально изучал всех этих людей, — словно мысленно фотографировал их. Ну что ж, по крайней мере это отвлекало его от мыслей о Квентине. Случайно оказалось так, что Од Менвьей, ее муж и ее сестра Полин разместились в следующем за нами ряду, с краю. Мы помахали друг другу.

У подножия сцены, установленной в центре стадиона, на которой располагались ударные инструменты, синтезатор и колонки, но пока не было включено освещение, возбужденно суетился Габриэль Бретман, главный организатор встречи. Именно ему предстояло быть ведущим. Одетый в ярко-красные брюки, белый пиджак и оранжевую футболку с надписью «Fuck the culture», он то и дело проверял подключение проводов, приходил, уходил, разговаривал по мобильнику — все более и более взбудораженный.

Юные зрители по-прежнему подтягивались целыми толпами. Оклики, смех, даже пение раздавались все чаще и чаще с разных концов трибуны. Обернувшись, чтобы оглядеть всю трибуну, я заметил справа, позади четы Менвьей, дюжину молодых людей в одинаковых белых футболках с розовым цветком. Справедливо или нет, но я тут же подумал, что это «Содружество фуксии». Что касается четы Менвьей, то я заметил, как их приветствует какой-то человек, стоявший ко мне спиной, чей силуэт показался мне знакомым, но которого я никак не мог разглядеть, поскольку Бальзамировщик заслонял его от меня — он сидел, откинувшись на спинку кресла и прикрыв глаза, словно погрузившись в медитацию.

До наступления темноты было еще далеко, но встреча задерживалась уже на десять минут. И тут Брейтман, словно по мановению чьей-то руки (хотя, вероятнее всего, по команде, прозвучавшей из наушника), поднялся на сцену. Луч прожектора заметался вслед за ним, потом поймал и полностью осветил. По рядам пронеслось: «Ааааа!» Но оказалось, что это была ложная тревога: на нем опробовали работу видеопроектора, высветив его лицо крупным планом на экране в глубине сцены. Карие глаза, темно-каштановые волосы, нос с горбинкой, крупный, хорошо очерченный рот с безупречными зубами; залысины надо лбом и волосы, собранные на макушке в подобие пагоды, — таким он появился, наподобие барочного Тентена, и проскандировал в микрофон: «Рок-н-ролл, рок-н-ролл, рок-н-ролл!», — чтобы проверить звук. Затем прожекторы потухли, снова вызвав в публике стон «Аааааа!» — но теперь в нем звучало разочарование.

Однако оно продолжалось недолго. Голос, раздавшийся из громкоговорителя, предупредил владельцев мобильных телефонов, чтобы те их отключили. Доставая свой, я вдруг заметил, кто говорил с Од Менвьей — это был Квентин Пхам-Ван собственной персоной! К счастью, мсье Леонар, по-прежнему в полудремотном состоянии, не смотрел в ту сторону. К тому же молодой человек быстро исчез, уступив место Александру Мейнару и его мулатке, сильно опоздавшим. Новоприбывшие, поздоровавшись с Од, сели на свободные места прямо за нами.

В тот момент, когда мы обменялись рукопожатиями, сцена была по-прежнему темной, но оттуда донеслось несколько нот, взятых на пианино, иронично-небрежных (Эглантина, которая в детстве занималась музыкой, узнала отрывок из Эрика Сати)[87]— и яркий круг света внезапно выхватил из темноты сначала верхнюю часть тела Габриэля Брейтмана, затем его всего целиком.