– Что, настоящие леди на улице не пьют?

Она покачала головой:

– Боюсь уронить бутылку.

– А ну-ка, – сказал он, – открой рот. Тебе нужно подкрепиться, иначе до дома не дойдешь.

Он влил ей в рот немного вина. Вино распространилось по телу, согрело.

– Спасибо, – сказала она.

Торопливо перешла улицу, неуклюже потрусила в сторону дома, “девяносто, девяносто одна” – считала трещины. К своей двери подошла, когда еще не рассвело.

Отчаянно хватала ртом воздух. Не включая свет, плеснула в стакан клюквенного сока, туда же вылила треть бутылки. Присела за стол, начала пить маленькими глотками, и алкоголь, просачиваясь во все ткани организма, приносил облегчение. От этого чувства она прослезилась – радовалась, что не умерла сегодня. Налила себе еще водки с соком, между глотками отдыхала – клала голову на стол.

После второй порции ей стало лучше, она отправилась в подвал, засунула белье в стиральную машину, включила. Потом, прихватив бутылку, – в ванную. Приняла душ, причесалась, переоделась в чистое. Остается десять минут. Проверила, закрыта ли задвижка, села на унитаз и допила водку. Остатки не просто поправили здоровье, но и слегка опьянили.

Переложила белье из стиральной машины в сушилку. Когда она готовила апельсиновый сок, разводя замороженный концентрат, на кухню забрел, протирая глаза, Джоэл:

– Ни носков, ни рубашки.

– Привет, милый. Поешь хлопьев. Пока позавтракаешь и примешь душ, одежда высохнет.

Она налила ему сока. И второй стакан – Николасу, который молча застыл в дверях.

– Черт возьми, как ты умудрилась раздобыть выпивку?

Протиснулся к столу, положил себе хлопьев, залил молоком. Тринадцать лет. Выше нее ростом.

– Можно мне взять мой бумажник и ключи? – спросила она.

– Бумажник бери. А ключи отдам, когда увижу, что ты в норме.

– Я в норме. Завтра выйду на работу.

– Мам, ты уже не можешь перестать без больницы.

– Я с собой разберусь. Не волнуйся, прошу тебя. У меня целый день на поправку, – и отошла проверить сушилку.

– Рубашки высохли, – сказала она Джоэлу. – Носки высохнут минут через десять.

– Не успеваю. Надену сырые.

Сыновья подхватили учебники и рюкзаки, поцеловали ее на прощанье и вышли из дома. Стоя у окна, она смотрела, как они идут к остановке. Дождалась, пока автобус забрал их и поехал в гору по Телеграф-авеню. После этого тоже вышла из дома – отправилась в винный на углу. Он уже открылся.

Миссис Сноуден ждала, пока мы с бабушкой заберемся в ее электрический автомобиль. С виду – автомобиль как автомобиль, только очень высокий и коротенький. Так выглядят автомобили в мультиках – после наезда на стену. Автомобиль, у которого волосы дыбом. Мейми села на переднее сиденье, я – на заднее.

Ощущение было такое же, как от скрежета ногтей по грифельной доске. На стеклах – сплошная короста желтой грязи. Бархатная обивка кресел и салона заросла плесенью и пылью. Вся темно-серая. Тогда я частенько обкусывала себе ногти, а когда кровоточащие кончики пальцев, ободранные локти и коленки соприкасаются с пыльным заплесневевшим бархатом, это мука мученическая. Зубы ноют, волосы на голове – и то ноют. Меня передернуло, словно я нечаянно притронулась к облезлой дохлой кошке. Тогда я выгнула спину, вытянула руки вверх, повисла на вычурных золоченых кашпо, которые были укреплены над грязными стеклами. Под кашпо, похожие на драные парики, болтались ремешки, за которые полагалось держаться пассажиру, – прогнившие, истончившиеся. Итак, ухватившись за кашпо, я качалась высоко над креслами, и сверху мне были отлично видны задние сиденья в других автомобилях: сумки с продуктами, маленькие дети копаются руками в пепельницах, пачки “Клинекса”.

Наш автомобиль шумел тихо-тихо, издавал только какое-то жужжание: не верилось, что мы движемся. А может, и не движемся? Миссис Сноуден ездила со скоростью пятнадцать миль в час – быстрее не хотела или не умела. Мы ехали так медленно, что я увидела мир вокруг совершенно по-новому. Протяженным во времени: все равно как целую ночь смотреть на спящего человека. Мужчина на тротуаре решал, зайти в кафе или нет: решил не заходить, дошел до угла, снова развернулся и вошел в кафе, постелил на коленях салфетку, застыл в ожидании – а мы еще и до следующего перекрестка не доехали.

Если я нагибалась, чувствуя себя качелями: голова – сиденье, руки – тросы, то, взглянув снизу вверх, видела вместо Мейми и миссис Сноуден – они обе ростом не вышли – только их соломенные шляпки, просто две соломенные шляпки на приборном щитке. Видела и каждый раз истерически хихикала. Мейми, словно ничего не замечая, оглядывалась, улыбалась мне. Пока даже до центра не доехали, даже до Плазы.

Мейми и миссис Сноуден разговаривали о своих подругах, которые умерли, или болеют, или потеряли супругов. Что бы они ни говорили, завершали свою мысль какой-нибудь цитатой из Библии.

– Знаешь ли, мне кажется, что с ее стороны это было очень неблагоразумно…

– Да, да, Боже милосердный. “Но не считайте его за врага, а вразумляйте, как брата”.

– Фессалоникийцам, третья! – говорила Мейми. У них это было наподобие игры.

Я устала висеть на кашпо – силы иссякли. Прилегла на пол. Заплесневелая резина. Пыль. Мейми оглянулась улыбнуться мне. Боже милосердный! Миссис Сноуден свернула на обочину. Они-то подумали, что я из машины вывалилась. Прошло еще много времени – несколько часов, – и мне понадобилось сходить по-маленькому. Все чистые туалеты были с другой стороны шоссе, слева. Миссис Сноуден не умела поворачивать налево. Мы объехали кварталов десять, поворачивая направо, попадая на улицы с односторонним движением, прежде чем добрались до туалета. К тому времени я уже описалась, но не стала им ничего говорить, пошла и напилась холодной, ледяной воды из крана на бензоколонке “Тексако”. Чтобы снова выехать на правую сторону шоссе, ушло еще больше времени: мы должны были ехать обратно, до самой эстакады на Вайоминг-авеню.

В аэропорту воздух был сухой, автомобили подъезжали и уезжали, скрипя шинами по гравию. В сетчатом заборе застревало перекати-поле. Асфальт, металл, дымка из пляшущих пыльных атомов отражала солнечные зайчики от самолетных крыльев и иллюминаторов. В автомобилях вокруг нас люди утоляли голод всяческой едой для нерях. Пиво из бутылок брызгало на потолок, пена струилась каскадами по дверцам. Мне захотелось пососать апельсин. “Хочу есть”, – начала я канючить.

Миссис Сноуден все предусмотрела. Ее рука в перчатке передала мне печенье “Фиг Ньютонз”, завернутое в бумажный носовой платок, обсыпанный тальком. Печенье разбухло у меня во рту, точно “японский цветок”, точно лопнувшая подушка. Я подавилась, захныкала. Мейми улыбнулась, передала мне носовой платок, припорошенный пылью из саше, шепнула миссис Сноуден, неодобрительно мотавшей головой: