Никто из моих сыновей не пожелал со мной пойти. Я оделась, дрожа от холода. Истопила печь сосновыми шишками, налила кофе в термос. Поставила тесто для оладий, накормила собак, кошек и козу Рози. А конь у нас тогда был? Если был, его я накормить забыла. У изгороди из колючей проволоки, которая тянулась вновь белой, заиндевевшей дороги, меня нагнал Джесс – приблизился сзади в темноте:

– Хочу журавлей посмотреть.

Я сунула ему фонарик. И термос, кажется, тоже. Джесс светил фонариком на все, кроме дороги, а я ему выговаривала: “Перестань. Хорош”.

– Тебе и так все видно. Ты же идешь дальше. Сразу понятно: дорогу знаешь.

И правда. Луч, чертя головокружительные дуги, врывался в птичьи гнезда на блеклых зимних тополях, выхватывал из мрака тыквы на поле нашего соседа Гаса, доисторические силуэты его быков брахманской породы. Агатовые глаза быков раскрывались и, отразив ослепительную точку, закрывались снова.

Мы перешли по бревну через оросительную канаву – вода медленная, темная – и подошли к дренажной канаве, и там улеглись на землю ничком, бесшумно, как партизаны. Знаю-знаю, я все романтизирую. Но мы и вправду долго лежали там, замерзая, в тумане. Не то чтоб в настоящем тумане. Наверно, это был водяной пар от канавы, а может, просто пар от нашего дыхания.

Шло время, и наконец журавли прилетели. Как только небо стало голубовато-серым – сотни журавлей. Приземлялись на свои хрупкие ноги, неестественно медленно. Мылись, чистили перышки на берегу. Все внезапно стало черно-бело-серым: кинопленка в хвосте фильма, после титров, мельтешащая неразбериха.

Когда журавли начали пить, серебряная вода ниже по течению разделилась на десятки узких вымпелов. А потом журавли улетели: вся белизна в один момент поднялась с таким звуком, словно кто-то тасует колоду.

Мы лежали и пили кофе, пока небо не посветлело, пока не прилетели вороны. Неуклюжие шумные вороны – в пику журавлиной грации. Зигзаги их черноты на воде, ветки тополей пружинят, как трамплины. Солнце осязаемо пригревало.

Возвращались мы уже при свете, но Джесс не выключал фонарик. “Выключи, а?” Он точно и не услышал, и я отняла фонарик. Мы шли широкой поступью – я переняла походку Джесса – по тракторной колее.

– Блин, – сказал он. – Это было жутко.

– Точно. Грозные, как полки́ со знаменами. Это из Библии.

– Ну ты даешь, училка.

Нрав у него уже был – ой-ой-ой.

В Западном Окленде нарколожка занимает здание бывшего склада. Внутри сумрачно, звуки отдаются эхом, как на подземной автостоянке. Спальни, кухня и канцелярия соединяются с огромным залом. Посередине зала – бильярдный стол и “смотровая яма” с телевизором. “Смотровая яма” – потому что это загон с низкими, всего пять футов, стенами: персонал должен видеть, что делается внутри.

В яме собралось большинство пациентов: сидели все как один в голубых пижамах, смотрели “Проделки Бивера”[129]. Бобо стал поить Карлотту чаем – поднес к губам чашку. Остальные мужчины подсмеивались над ней: бегала по путям на сортировочной станции, пыталась попасть под паровоз. Остановила лос-анджелесский скорый. Карлотта тоже смеялась. Да все мы тут бегаем в пижамах взапуски. Не подумайте, будто ей было наплевать, что она натворила. Но она ничего не помнила, не признавала этот поступок своим.

В яму заглянул через стенку нарколог Милтон.

– Когда бой?

– Еще два часа ждать. Бенитес и Шугар Рэй Леонард за звание чемпиона во втором полусреднем весе.

– Шугар Рэй его сделает, запросто, – Милтон улыбнулся Карлотте, и мужчины стали комментировать, подшучивать. Почти всех она знала, потому что попадала сюда и раньше, или по нарколожкам в Хейуорде, Ричмонде, Сан-Франциско. А Бобо – еще и по психиатрическому отделению Хайлендской больницы. Теперь в яме собрались все двадцать пациентов, прихватив свои подушки и одеяла: сбились в кучку, как малыши в тихий час, как люди на зарисовках Генри Мура в бомбоубежище. В телевизоре Орсон Уэллс сказал: “Мы не продаем свое вино, пока не приспеет его время”[130]. Бобо засмеялся: “Время приспело, брат, время приспело!”

– Уйми свою трясучку, женщина, не колыхай телевизор.

Какой-то мужчина с дредами уселся сзади Карлотты, засунул ей руку между ног. Бобо стиснул его запястье: “Убери руку, а то сломаю”. Пришел Дедушка Сэм, закутанный в одеяло. Отопление не работало, холод был зверский.

– Сядь тут, ей на ноги. Чтоб не дергались.

Фильм “Оптом дешевле” подходил к концу. Клифтон Уэбб умер, Мирна Лой уехала учиться в колледж. Уилли сказал, что в Европе ему понравилось, потому что белые там некрасивые. Карлотта не поняла, что он имеет в виду, а потом сообразила: одинокие пьяницы видят людей только по телевизору. В три часа ночи она дожидалась, пока появится “Джек Потрошитель «датсунов» с пробегом”. “Рубим цены в капусту! Лишнее срезаем, наценки кромсаем”.

Везде темно, только телевизор светит. Казалось, яма – их собственный ринг во мгле, а посреди – боксерский ринг, цветной. Ведущий срывался на визг. Сегодняшний куш – миллион долларов! Все мужчины сделали ставки на Шугара Рэя – то есть сделали бы, будь у них деньги. Бобо говорил Карлотте, что некоторые здесь – даже не алкаши, а просто закосили под алкашей, чтобы этот бой посмотреть.

Карлотта болела за Бенитеса. Что, мамулька, смазливых мальчиков любишь? Бенитес был смазливый, с точеными скулами, аккуратными усиками. Вес – сто сорок четыре фунта. В семнадцать лет выиграл первый чемпионат. Шугар Рэй Леонард – ненамного массивнее, но казалось, нависает над Бенитесом, неподвижный. Боксеры встретились в центре ринга. Тишина мертвая. Публика в телевизоре, пациенты в яме – все затаили дух, пока боксеры, лицом друг к другу, глаза в глаза, кружили, гибкие.

В третьем раунде быстрый хук Леонарда сбил Бенитеса с ног. Через секунду он вскочил, улыбаясь по-детски. Сконфуженный. Я и не думал, что со мной такое случится. С этого момента мужчины в яме начали желать ему победы.

Все сидели как пришитые, даже во время рекламы. Сэм весь матч делал самокрутки, раздавал их. В шестом раунде Милтон подошел к борту ямы как раз когда Бенитес получил в лоб: единственная отметина за весь бой. Милтон увидел, как у всех в глазах, в каплях пота отразилась кровь.

– Логично… Вы все за неудачника болеете, – сказал он.

– Тихо! Восьмой раунд.

– Ну давай, малыш, не смей падать.

Они умоляли Бенитеса не победить, а просто продержаться до конца боя. Он не подводил, держался. В девятом отступил, уворачиваясь от прямого удара, а затем хук левой отбросил его на канаты, а хук правой – выбил изо рта капу.

Десятый раунд, одиннадцатый раунд, двенадцатый, тринадцатый, четырнадцатый. Пока держится. В яме все молчали. Сэм задремал.