– А почему не всех троих вместе?

– Там трагическая история вышла – старший мальчик вроде бы умер. У него был ДЦП, и мамаша его совершенно забросила, почти не кормила… Короче, врачи не успели вовремя, и он умер в больнице. А второго мальчика, младшего, сразу усыновили. Ему тогда еще и двух лет не исполнилось, а такие детишки, сами понимаете, нарасхват. Машеньке было уже пять лет, и она попала в Дубровку. Удивительно, как у такой мамаши, полуграмотной, да еще и пьющей, получился такой замечательный ребенок – думаю, случись это сегодня, я сама бы ее удочерила! Но когда мы познакомились, Маше было одиннадцать, а мне – чуть за двадцать…

– Значит, она к вам пришла со своей бедой?

– Отец Владимир… Корецкий то есть, опекал трех девочек. Последней, четвертой, стала Маша. Я за нее радовалась. Понимаете, она была самой умной из воспитанниц – гораздо сообразительнее, чем даже те, кто постарше! Любила книжки читать: бывало, заберется в какой-нибудь закуток, где потише и другие ребята не отвлекают, и читает запоем… Я сама ей из дома литературу приносила – «Остров сокровищ», «Всадник без головы», «Три мушкетера». Потом ей стало этого не хватать, и Маша записалась в библиотеку. Я думала, у отца Владимира ей будет хорошо – у него собственных трое мальчишек, кроме того, до Маши они с женой взяли, как я уже сказала, трех девочек, которых она знала.

– Как долго она прожила у Корецких?

– Три года. Я как сейчас помню ее побег: ночь была, мороз градусов двадцать, а она – в одной пижаме и шлепках – как добралась, ума не приложу, ведь церковь в двух километрах! Ну, я ее отогрела, расспросила. Маша на вопросы четко отвечала, не мялась, не раздумывала – мне сейчас кажется, из-за этого отчасти полицейские и решили, что она врет. Один сказал даже: «Говорит, как по писаному!», но Маша действительно так разговаривала – хорошим, «книжным» языком, с причастными оборотами… Она была напугана, но еще больше, как мне кажется, рассержена и обижена.

– Но ведь изнасилования не было?

– А кто говорит об изнасиловании? – удивилась психолог. – Маша с самого начала говорила только о систематических надругательствах со стороны отца Владимира, а не о том, что он ее насиловал!

– И что же именно происходило?

– Он называл это «делать массаж», но гладить они должны были… интимные зоны, понимаете?

Захар почувствовал, как к горлу подкатил тошнотворный комок.

– Поначалу Маша не считала это из ряда вон выходящим, ведь другие девочки, которые пробыли с отцом Владимиром достаточно долго, соглашались. И она не возражала, но постепенно все менялось, он требовал больше. Стал приходить к ним в спальню, ложился рядом… Он, похоже, мужик хитрый и изобретательный и никогда не переходил грань, за которой его можно было бы обвинить в физическом насилии, но то, что он творил с этими детьми…

Голос Полины дрогнул, и она умолкла. Захар обрадовался передышке: еще немного, и его бы вырвало прямо на стол. Одно дело – когда слышишь такие вещи по телевизору или видишь в кино, и совсем другое – когда это происходит на самом деле и с человеком, с которым лично знаком! И еще – когда этому человеку четырнадцать лет…

– Маша терпела долго, – снова заговорила психолог. – Но в ту ночь она по-настоящему перепугалась, потому что увидела, как отец залез на одну из старших девочек, Василису Рогожину. Та пыталась вырваться, и Маша решила ей помочь. Она схватила подушку и принялась колотить Корецкого по голове, пока он не оставил Василису. «Отец» Владимир был в ярости и погнался за Машей, и она, в чем была, рванула через лес прямо ко мне.

– Так это вы вызвали полицию?

– Да.

– И как?

– Они опросили Машу и сначала пришли к выводу, что она не врет, хотя их и удивило, как складно она говорит. Корецкого задержали, но его жена, матушка Серафима, устроила настоящую кампанию в защиту благоверного. Она привлекла СМИ, прихожан, которые не могли поверить, что их добродетельный батюшка – попросту извращенец-педофил!

– Но ведь были и другие дети? – напомнил Захар. – Что сказали они?

– За то время, что прошло с момента, когда Маша прибежала ко мне, и до начала допросов матушка Серафима запугала девочек так, что они все отрицали, утверждая, что Маше все привиделось. Аронова придерживалась той же версии, твердя, что Маша, конечно, девочка хорошая, но невероятная фантазерка.

– А вы что говорили?

– Я, как психолог и как человек, неплохо ее знающий, сказала, что верю Маше.

– И?

– Мне было чуть больше двадцати – кто бы меня слушал? Пригласили «профессионалов» из психоневрологического диспансера – допускаю, что предварительно их хорошенько подготовили, выставив Машу этаким чудом в перьях, от которого неизвестно, чего можно ожидать… Ну, вот они и поставили «диагноз» – на фоне массовых выступлений прихожан, телерепортажей в защиту «оклеветанного» отца Владимира и «хорового пения» Ароновой и ее приближенных на тему: «Машенька – большая выдумщица и все неправильно поняла»…

– А медицинское освидетельствование других детей проводили?

– Мне кажется, нет, ведь они отрицали, что подвергались насилию. Зато Маша подверглась самой тщательной проверке детского гинеколога, хотя она никогда не говорила об изнасиловании, но подробно описывала другие развратные действия, которые совершал с ней Корецкий. Выяснилось, что девственная плева не повреждена – на том и успокоились.

– А Машу, значит, в психушку? – процедил сквозь зубы Захар. Он едва мог сидеть на стуле – хотелось вскочить и обрушить стены этого чистенького кабинета, а потом пойти и разобраться с директрисой «Дубровки».

– Верно, – печально кивнула Полина. – Я пыталась возражать, но со мной не церемонились, говоря, что у меня слишком мало опыта, чтобы я могла разобраться в столь сложном и запутанном деле, и что «взрослые» дяди и тети знают лучше. Я приехала навестить Машу через пару недель после того, как ее забрали из Дубровки. Вы бы ее видели – она была похожа на кабачок! Пустой, ничего не выражающий взгляд… Хотя она определенно слышала меня, сомневаюсь, что поняла хоть слово! Я пошла к лечащему врачу и потребовала сказать, какими препаратами ее лечат, но он выставил меня за дверь, напомнив, что я – не медик, а всего лишь детский психолог, и не в моей компетенции учить его, как работать с пациентами. А потом Аронова вызвала меня к себе и предложила написать заявление по собственному желанию. Я не стала воевать – зачем, ведь было только мое слово и слово «больного» ребенка против такого сонма голосов в защиту «доброго» имени Корецкого… Возможно, следовало предпринять что-то еще, но я не знала, что!

– Вы были молоды, – тихо сказал Захар. – Даже то, что вы пытались сделать…

– Вы можете себе представить, что я почувствовала, когда несколько лет спустя увидела в газете эту статью?! – перебила Полина. – Этот подонок получил свое, но какой ценой! Я разыскала тех, других девочек.

– В самом деле?