На другой день я уже сидела в огромном «Боинге», несущемся через Атлантику. Вся дорога, включая два часа до Франкфурта, где мы делали пересадку, занимала почти пятнадцать часов, и к концу перелета я была уже полуживая. К счастью, сопровождавший меня Жиган был полностью занят своими мыслями, – видимо, не очень веселыми, – и на меня не обращал ни малейшего внимания. Изредка поглядывая на него, сидящего неподвижно, как статуя, с полуопущенными веками и сумрачно поблескивающими из-под них черными глазами, я вспоминала, как почти восемь лет назад он вез меня в Италию – к Шкиперу. Сейчас Жигану было уже за тридцать, но, на мой взгляд, он мало изменился с той поры. Я невольно усмехнулась, подумав о том, что до сих пор не знаю его имени.

– Жиган!

– М-м?..

– Почему у тебя с Марией ничего не вышло?

Я сама не знала, как у меня вдруг вырвался этот вопрос. Никогда в жизни я не обсуждала с Жиганом его личную жизнь; никогда в жизни он не ответил бы мне ни на один вопрос. И сейчас я уже приготовилась выслушать дежурную гадость в ответ, но он только пожал плечами и медленно, словно подбирая слова, сказал:

– А что там могло выйти? Кто она и кто я?

Я не рискнула спросить, сказала ли ему об этом Мария, когда он прилетел к ней в Рио-де-Жанейро, или Жиган, наконец, понял сам то, что я в свое время пыталась ему вдолбить в течение целой зимы. Пока я думала, Жиган снова закрыл глаза и на этот раз, кажется, действительно заснул.

Когда самолет в пять часов вечера совершил посадку в аэропорту Рио-де-Жанейро, я практически потеряла способность двигаться самостоятельно и до самого паспортного контроля висела на руке Жигана. В довершение ко всему выяснилось, что мой чемодан улетел куда-то в другом направлении (через четыре дня его обнаружили в Бангкоке), и я осталась даже без нижнего белья. До гостиницы я еще держалась, но в номере хлопнулась на кровать и начала реветь – от усталости, дикой влажной жары и того, что в такую погоду на мне были джинсы, кроссовки и шерстяной джемпер. Впервые в жизни меня не останавливало присутствие Жигана. Тот некоторое время молча наблюдал за извержением моих соплей, затем вышел в коридор и рявкнул:

– Тереза!

Прибежала молодая негритянка-горничная в розовом форменном платье с некрасивым, но очень живым лицом. Увидев зареванную меня, она очень непринужденно села рядом со мной на кровать, дала платок сомнительной свежести, ободряюще похлопала меня по плечу и, выпятив нижнюю губу, сделала гримасу, которой обычно успокаивают плачущих детей. Это было до того забавно, что я рассмеялась сквозь слезы. Тереза вновь просияла улыбкой и подняла лицо к Жигану, начавшему что-то озабоченно втолковывать ей по-португальски. Выслушав, она жестом попросила меня подняться, смерила меня внимательным взглядом с ног до головы, в некоторых местах даже измерила расставленными пальцами, затем взяла у Жигана несколько долларовых купюр и скрылась за дверью.

Через полчаса (я за это время успела успокоиться и принять душ) Тереза вернулась с комплектом женского белья, красным бикини, которого я бы никогда в жизни не купила сама, почти прозрачным зеленым платьем-сарафаном на бретельках и легкими плетеными босоножками на пробковой подошве. Босоножки слегка терли уставшие ноги, но все остальное подошло идеально. Тереза обрадовалась этому, казалось, еще больше, чем я, и весело захлопала в ладоши, увидев меня в зеленом одеянии. Мы с ней расцеловались, Жиган пошел проводить горничную и, судя по доносящемуся оттуда писку и ворчанию, какое-то время еще тискал ее у дверей к обоюдному удовольствию. Вернувшись, он довольно потянулся и спросил:

– Мать, чего хочешь? Спать? Есть? Выпить?

Спать я не хотела, отлично выспавшись в самолете. Есть и пить – тоже.

– Жиган, а можно, я пойду?

– Куда?

– Ну-у… погулять.

– Одна?

– Но у тебя же, наверное, дела… Я лучше одна.

– Детка, здесь тебе не Лидо, – неожиданно резко сказал он и, если бы я не знала Жигана столько лет, то подумала бы, что он обиделся. – Здесь бандитов больше, чем в Москве. Меня Шкипер убьет, если я тебя одну отпущу.

– Но… – растерялась я. – Но тогда пойдем, куда хочешь… А если ты устал, можем не ходить…

Жиган молча встал, довольно небрежно дернул меня за руку, вынуждая также подняться, и мы без единого слова покинули гостиничный номер.

На улицах стояла ЖАРА. Влажная, душная, усиленная прошедшим недавно ливнем и, по словам Жигана, самая страшная в году. Мое платье мгновенно прилипло к телу, волосы, казалось, мгновенно стали мокрыми, и стакан гуараны – терпкого местного лимонада – лишь на мгновение освежил меня.

– Пошли на пляж? – предложил Жиган. – Уже поздно, ничего другого все равно посмотреть не успеешь, а завтра утром нам уже в Баию ехать. Ты океан видела когда-нибудь?

– Нет… А на какой пляж? Копакабану?

– Можно, но Ипанема ближе. Пошли, вон бенти.

Бенти – трамвай, – громыхая и раскачиваясь, довез нас до Ипанемы за десять минут. Жиган вышел первым, протянул мне руку, я спрыгнула на разбитый, засыпанный песком асфальт, подняла глаза – и задохнулась от восторга.

Вечернее низкое солнце заливало белый песок, голубые волны и зеленые, изломанными линиями спускающиеся к воде горные массивы. Колоссальный Христос на горе Корковадо, весь розовый в закатном свете, раскинув руки, смотрел на бесконечный океан, к нему поднимался фуникулер. Синее, чистое после недавнего дождя небо казалось опрокинутой чашей венецианского стекла. На пляже было довольно много народа, но почти никто не купался из-за высоких волн, с грохотом обрушивающихся на берег. Я тем не менее отважно залезла в воду, тут же была сбита с ног огромной мутной волной, которая перевернула меня, закрутила и, заливая рот водой, утащила в океан. Меня выловили бешено матерящийся Жиган и спокойный, как удав, молодой негр в красных, как мой купальник, плавках.

– Ты, мать, совсем с катушек сорвалась? – ругался Жиган, пока я, сидя на мокром песке, отплевывалась и вытряхивала из волос водоросли. – Что из меня Шкипер сделает, если ты тут утонешь? Здесь тебе…

– Не Лидо, знаю. Не ори.

Жиган сплюнул и умолк. Негр засмеялся. Я улыбнулась ему, невольно вспомнив о Мануэле, своем любовнике. У него были такие же широкие плечи, мощный торс и детские, большие темные глаза. Я спросила, как его зовут. Спросила по-итальянски, но он понял и ответил:

– Бенито.

Жиган нахмурился, но ничего не сказал. Бенито фамильярно хлопнул его по плечу, что-то весело сказал, показывая на меня: похоже, объяснял, что не имеет на меня никаких видов. Жиган усмехнулся, встал и показал мне на толпу людей у прибрежной полосы, откуда доносилась негромкая ритмичная музыка и барабанный бой.

– Капоэйра…

Я вскочила и, увязая ногами в песке, помчалась в указанном направлении.

Рода[13]была не очень большой: человек пятнадцать негров и мулатов, среди которых было три девушки, стояли кругом и, раскачиваясь, отбивали ладонями ритм. В середине быстро двигались, махали руками и ногами, ходили колесом, крутили немыслимые сальто двое парней: один черный, как уголь, с вывалянными в песке дредами до плеч, второй – цвета кофе с молоком, бритый наголо, с татуировкой по всему торсу. Я смотрела на эту великолепную игру сильных полуобнаженных тел и чувствовала, как идет кругом голова от воспоминаний. Давно ли вот так же вертелись друг вокруг друга мой Мануэл, черный гигант с косой саженью в плечах, и великолепно сложенный, подвижный, как ртуть, Жозе, давно ли взлетала в устрашающем сальто Мария, красавица Мария с вьющейся гривой волос, перерезавшая надвое жизнь Жигана? Давно… Десять лет прошло. Что стало с ними? Увижу ли я их когда-нибудь?