Краем глаза я поймала взгляд Жигана. Он уже давно сдернул через голову мокрую майку и, оставшись в таких же мокрых джинсах, вошел в круг так непринужденно, словно был знаком здесь со всеми. Мгновенно поймав ритм, он, так же, как другие, закачался из стороны в сторону. Глядя на него, загорелого до черноты, с разноцветной татуировкой, обвивающей руки и переплетающейся на ключицах и между лопатками, сумрачного, темноглазого, я вдруг подумала, что Жиган – совершенно такой же, как эти мулаты, стоящие в роде. И в самом деле, его вмешательство в игру они, казалось, приняли как должное, даже не переглянувшись между собой и явно не углядев в Жигане «гринго». А через минуту Жиган вошел в круг вместе с Бенито, они пожали друг другу руки, Бенито улыбнулся, Жиган нахмурился – и начались такие кокоринья, бенсау и арпао де кабеса,[14]что у меня пошла кругом голова. Смуглое и черное тела замелькали с невероятной скоростью, красные плавки Бенито появлялись и исчезали на фоне жигановских джинсов, песок взметался столбами, хлопки убыстрялись, музыка учащалась, и я, в каком-то оцепенении глядя на то, как Жиган взлетает на два метра в воздух, вертясь, как волчок, подумала: когда он успел этого нахвататься? Да, давным-давно, в Москве, Мануэл показывал ему начальные элементы капоэйры, но что Жиган дойдет до такого уровня, мне и в голову не могло прийти.

Кто победил, я так и не поняла. Бенито и Жиган одновременно шлепнулись на песок, одновременно вскочили из положения лежа, засмеялись, пожали друг другу руки и вышли из роды, уступая место следующей паре. Только тут Жиган вспомнил обо мне.

– А, Санька… Не скучаешь?

– Нет… – обалдело сказала я. – Жиган, а… а когда ты успел-то?..

Я не договорила, но Жиган понял, хмуро улыбнулся и сказал:

– Санька, я здесь десять лет бабки делаю. Чему угодно научиться за такое время можно. Погоди, в Баии не такое увидишь. Там тебя уже ждут, я обещал…

– Это кто меня ждет? – насторожилась я. – Это кому ты, поганец, обещал?! И меня даже не спросил? Смотри, я никуда не пойду!

– Не бойся, – усмехнулся он. – Жива останешься.

Меня это вовсе не утешило, но в это время в роду вошли, вернее влетели колесом, огромного роста мулат с хвостом длиннейших волос и коротко стриженная, тоненькая негритянка лет пятнадцати, и через минуту я забыла и о Жигане, и о его сомнительном обещании. Все-таки красивее капоэйры и цыганской «венгерки» для меня в жизни не было ничего.

В Баию мы прибыли вечером следующего дня. Путь на машине через пол-Бразилии занял почти целый день. Разумеется, Жиган был прав, предлагая лететь самолетом местной авиакомпании, но, увидев это раздолбанное, ржавое, дребезжащее всеми частями чудо техники, я сразу же сказала, что на ЭТОМ никуда не полечу. Напрасно Жиган и негр-механик убеждали меня, что самолетик может не только взлететь, но даже сесть, причем почти точно там, где планировалось: я не желала ничего слушать. В конце концов Жиган под гогот механика плюнул, выругался непотребно и сказал, что на машине нужно выезжать прямо сейчас. Что мы и сделали.

Первую половину пути я разглядывала окрестности через окно жигановского джипа. Но пейзаж был утомительно однообразен: пыльная дорога, какие-то селения, каатинга – поросшее кустарником редколесье, изредка – черные или не очень черные запыленные фигуры на обочине да громыхающие встречные грузовики. Жиган вел машину спокойно, со мной, по обыкновению, не разговаривал и изредка подпевал местной радиостанции своим хрипловатым, но верным голосом. Под это негромкое пение я задремала и успешно проспала всю дорогу.

Я проснулась в сумерках, в незнакомой комнате с белеными стенами, вяло вращающимся вентилятором под потолком, буйно цветущим кактусом в горшке на подоконнике и двумя небольшими геккончиками, изумленно взирающими на меня со стены. Сильно пахло цветами и какими-то специями. За окном слышался пронзительный женский голос, грохот посуды, бормотание радио. Моя сумка стояла у стены, а рядом со мной, на кровати, обхватив руками голые коричневые коленки, сидела Лулу и с улыбкой рассматривала меня.

– Лу-у… – зевнула я. – Бон джорно, коме стай? Дове Жиган?

С Лулу мы разговаривали только по-итальянски: русского языка она за все годы общения с Жиганом так и не выучила, а мне было некогда доучивать португальский, хотя после года проживания у меня бразильских студентов я кое-как все же могла объясниться на нем. Снова улыбнувшись, Лу объяснила, что Жиган принес меня из машины на руках, что я после этого проспала еще час, что я могу продолжать спать и дальше, меня никто не побеспокоит, это дом Жигана, что, если я хочу есть, то Франселина сейчас принесет фейжоаду, а Жиган скоро придет, и мы пойдем на макумбу.

– Чего? Куда? – испугалась я. – Какая фейжоада? Франселина – это кто?

Лу открыла было рот – но сказать ничего не успела, потому что с отчаянным скрипом открылась деревянная дверь и на пороге появилась худощавая негритянка в вылинявшем красном платье и разбитых тапочках. Седоватые кудряшки были перевязаны такой же застиранной, как и платье, косынкой, черное, довольно привлекательное лицо расплылось в улыбке, открывающей два ряда сильно прореженных жизнью зубов, а в руках негритянка держала огромную тарелку с какой-то дымящейся снедью.

– Франселина, – небрежно представила ее Лу.

Негритянка радостно закивала.

– Ола, сиа Франселина…[15]– пробормотала я, вскакивая на ноги и кое-как оправляя платье. Снова проснулось цыганское воспитание: негритянка как минимум годилась мне в матери, и валяться в ее присутствии на кровати мне было неловко.

Франселина пришла в такой восторг, услышав, что «гринга» говорит на местном наречии, что тарелка с едой только каким-то чудом удержалась в ее руках. Я поспешила взять ее из рук негритянки, опасливо посмотрела на еду, но, увидев обычную черную фасоль с рисом и каким-то мясом, слегка успокоилась. Поставить тарелку было некуда, но Лу решительно водрузила ее на кровать, села рядом по-турецки и принялась есть прямо руками, заявив с набитым ртом, что, если мне нужна вилка, Франселина сейчас принесет, а вообще-то фейжоаду едят так. Я все-таки попросила вилку.

Фасоль оказалась восхитительно вкусной, а под конец Франселина принесла кофе. Мы с Лу пили уже по второй чашке, когда со двора раздались хлопок в ладоши и голос Жигана, что-то спрашивающего у Франселины на местном языке. Я высунулась в окно.

– А, очухалась… Спускайтесь, долго дожидаться?

Лу кинулась натягивать платье. Я, подумав, последовала ее примеру.

– Жиган, что такое «макумба»? – первым делом спросила я, оказавшись во дворе дома под развесистым корявым деревом с зелеными плодами, один из которых Жиган увлеченно жевал.

– Это кандомбле, – невнятно пояснил он.

– А кандомбле что такое?

– Это террейро.

Поняв, наконец, что он издевается, я села на разбитые ступеньки и сказала, что шагу не сделаю никуда. Жиган заржал, выплюнул остатки плода на каменные плиты дворика и в двух словах объяснил, что «кандомбле» – религия местных негров, а «макумба» – место, где происходит собственно служение богам.