Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да, с задержанием Горбачева и обнаружением у него краденых вещей дело нисколько не продвинулось вперед. Ведь мы и раньше, от Жилкина, знали, что у Горбачева каким-то образом появились вещи Веры Топилиной. Кстати, сегодня утром и Нина, и Полина Ивановна опознали обе вещи, платье и кофточку. Но откуда они взялись у Горбачева, остается неясным.
— Неизвестно даже, ездил он в ту ночь домой или нет, — задумчиво говорит Петя Шухмин. — Вот черт!
— Кто был с ним ночью в вагоне-ресторане? — спрашивает Кузьмич. — Ты выяснил?
— Конечно, — отвечаю я и безнадежно машу рукой. — Никто не видел, чтобы он уезжал куда-нибудь.
— Кто же все-таки был? — невозмутимо повторяет свой вопрос Кузьмич. — Давай назови.
— Ну, официантка была. Та самая, что потом заболела в пути. Повар был. Слесарь, электрик. Потом экспедитор, который продукты привез. Двое грузчиков.
— Грузчиков?! — подскакивает на своем стуле Петя.
— Можешь не волноваться. Совсем другие грузчики.
— А те? Они тоже в ту ночь были на вокзале? — не унимается Петя.
— Неизвестно. Зинченко ничего про это не сказал. Но вообще-то они все там возле ворот и на путях крутятся. Как кликнут, так и бегут. Паспортов не спрашивают и регистрации не ведется. На два-три часа живая сила нужна, чтобы продукты быстрее перегрузить. Вот и все.
— С кем же ты про Горбачева говорил? — спрашивает Кузьмич.
— С поваром. Со слесарем. С экспедитором. Никуда, говорят, он надолго не отлучался. Но они тоже не всю ночь, конечно, при нем находились.
— М-да. С этой стороны, пожалуй, не подберешься, — соглашается Петя. — А ведь подход должен быть. Взять хоть Зинченко…
— А! — безнадежно машу я рукой. — Этот больше ничего не скажет, пока мы того бандита не поймаем, Федьку.
— По кличке Слон, — безразличным тоном добавляет Кузьмич.
Мы с Петей на минуту умолкаем, ожидая, не сообщит ли Кузьмич еще что-нибудь об этом Федьке. Мы, конечно, не забыли, что Федькой Кузьмич занялся сам, занялся потому, что тот совершил слишком уж дерзкое и опасное преступление, и еще потому, что каждый час пребывания его на свободе грозит бедой. Ну, а когда Кузьмич за что-то берется, то можно ожидать открытий и почище того, какая у этого бандита Федьки имеется кличка. Однако расспрашивать Кузьмича мы не решаемся, да и бесполезное это занятие. Кузьмич сообщает всегда только то, что нужно знать по тому или иному делу, и очень редко то, что знать нам интересно и любопытно; так что расспросами у него все равно ничего не добьешься.
— И вот еще что не забудьте, — говорит Кузьмич. — Завтра в семнадцать часов хороним Воловича. Из морга районной больницы выносим. Знаете, где она?
— Найдем, — киваю я. — И вообще траурное объявление висит.
— Оно не только там висит, — поправляет меня Кузьмич. — Оно во многих местах висит.
Что-то в его голосе невольно настораживает меня, но я не задерживаю на этом внимания. Тем более что вслед за этим Кузьмич добавляет и вовсе уже странные слова:
— Если увидите меня там, не подходите.
При этом тон его не позволяет задавать какие-либо вопросы в связи с таким странным приказом. И мы с Петей только коротко и сдержанно отвечаем почти одновременно:
— Слушаюсь.
А я вновь возвращаюсь мыслями к Горбачеву, который куда больше меня занимает, чем все слова и интонации Кузьмича.
— Все-таки подозрителен этот Горбачев, — задумчиво говорю я. — Возможно, что он и в убийстве замешан. На нем пробы негде ставить.
— Насчет убийства… не думаю, — качает головой Кузьмич. — Опять ты психологии не учитываешь. На убийство малознакомого человека при определенных обстоятельствах он, может быть, еще и пойдет. А соседки, которую столько лет знает, да еще из-за тряпок… нет, не думаю. Но работать вокруг него надо, это ты прав. И узнать, каким ветром к нему эти вещи задуло, тоже надо. Я, кстати, говорил утром с тем городом, где официантку сняли. Ей уже лучше, и врачи разрешили ее допросить. Вот ребята наши ее и поспрошают насчет той ночи в Москве. Ну, и обо всем другом, конечно. Там мой знакомый один оказался, опытнейший работник. На него надеюсь.
Горбачев Горбачевым, но ты и о другом не забывай, — ворчливо добавляет Кузьмич. — Ты мне того человека найди, который был вечером с Верой на стройке. Чтобы из-под земли мне его нашел, понял? Это важнейший свидетель, если… если не хуже, конечно.
— Гвоздем он у меня в голове сидит, этот тип, — говорю я сердито. — Сегодня мне должны дать сведения о тех, кто за Верой ухаживал, их человек семь набралось. — И, усмехнувшись, добавляю: — Все по линии ее работы, так сказать.
— Про фотографию смотри не забудь. Может, кто из них снят там. Чем черт не шутит.
— Проверю. Будьте спокойны, — я вздыхаю. — К сожалению, Нина никого там не знает. И Полина Ивановна тоже. И Люба. Теперь только на школьную Верину подругу надеюсь, очень близкую подругу. Но ее еще найти надо. Ни фамилии, ни адреса.
— Вот и ищи.
Нет, Кузьмич ничего мне не простил. Хотя я по-прежнему не понимаю, в чем моя вина, в том, что настоял на операции, в которой погиб Гриша? Но он же сам сказал…
Я возвращаюсь в свою комнату и усаживаюсь к столу. Закурив, по привычке откидываюсь на спинку стула, вытягиваю ноги далеко в проход между столами, и рассеянный мой взгляд упирается в пустующий напротив стол Игоря.
Эх, обсудить бы мне с моим другом план поиска! Как легко рождаются гениальные идеи, когда мы думаем вместе. Как спокойно и уверенно я себя чувствую, когда рядом Игорь. А сейчас вот сиди и думай сам. И неизвестно, когда наконец Игорь появится за этим столом. И появится ли вообще…
Придя к такому грустному выводу, я, невольно вдруг спохватившись, заставляю себя сосредоточиться на делах.
Да, сегодня я наконец должен найти эту Катю. Школьная подруга. Школьная! Отсюда и надо плясать. Школа должна быть недалеко от дома. А Вера родилась и всю свою короткую жизнь прожила в одном и том же знакомом мне доме. Оттуда она и ходила в школу. И кончила ходить каких-нибудь пять лет назад. Я кончил ходить чуть не десять лет назад, а меня еще в моей школе прекрасно помнят. Ну что ж. Надо действовать.
Я решительно поднимаюсь, гашу сигарету и натягиваю пальто. Дежурная машина за считанные минуты подбрасывает меня к дому, где жила Вера. Оттуда я начинаю свой поиск.
Первый мой визит конечно же к Полине Ивановне.
Старушка выглядит неважно, глаза покраснели, опухли и смотрят с тоской и какой-то даже отрешенностью, морщинистое лицо еще больше осунулось и стало совсем птичьим. А движения ее кажутся еще суетливее.
Сейчас Полина Ивановна орудует на кухне. Она уговорила меня выпить чаю. Я чувствую, как ей тоскливо и страшно и как хочется говорить о Вере, как приятно вспоминать прошлое, а совсем далекое тем более.