– Как раз этот вопрос мы и обсуждали накануне Настиной гибели. Дайте мне сигарету, – попросила Рара. – Они все-таки нашли эту женщину… – Она глубоко затянулась.

– Суррогатную мать, вы имеете в виду?

– Да.

– Тогда расскажите мне о ней.

– Это будет завтра. А сейчас дайте мне отдохнуть. Я очень устала.

– Раиса Гавриловна, я…

– Дайте мне отдохнуть, – повторила она и прикрыла глаза.

И Журавушкин сдался. Его подзащитную увели. Так закончился День первый.

На улице Журавушкина ждали взволнованные Фима Раевич и Ромашов.

– Ну что? – хором спросили они.

– Пока ничего хорошего.

– А мне показалось, присяжные нам симпатизируют, – сказал Ромашов.

– Не нам, а вам. Завтра у нас тяжелый день. Во-превых, пятница. Она же маленькая суббота. Все уже настроены на отдых и будут торопить события. Допустима некоторая небрежность и короткая продолжительность судебного заседания. Меж тем, завтра на сцену выходит Ефим Иванович. Вы уж постарайтесь, – Журавушкин укоризненно посмотрел на Раевича.

– Я готов!

– Но сначала будут допрашивать суррогатную мать. То есть, женщину, которая согласилась ею стать. Так что будьте готовы к сюрпризам.

Мужчины переглянулись.

– Аркадий Валентинович, не хотите с нами поужинать? – предложил Ромашов. – Время позднее, мы все устали.

– С удовольствием, только жене позвоню, предупрежу, что задерживаюсь.

За горячим Журавушкин вдруг вспомнил:

– Андрей Георгиевич, почему вы не сказали Раре, что с работой для нее ничего не получилось?

– Я сказал, – спокойно ответил Ромашов.

– Но она это отрицает!

– Она просто не помнит, – развел руками актер. – Столько всего произошло…

– Но разве можно такое забыть? Это ведь вопрос трудоустройства, иначе сказать дальнейшей судьбы. Если бы с новой работой все получилось, чемоданы пришлось бы собирать не Насте, а Раисе Гавриловне…

– Но… – заикнулся было Раевич.

Ромашов неловко повернулся к нему и задел чашку с кофе. Ефим Иванович пил очень много кофе, вот и сейчас, едва усевшись за стол, он попросил официантку принести ему напиток сразу. Теперь этот кофе вылился Раевичу на брюки. Ефим Иванович вскочил:

– Извините! Я такой неуклюжий!

– Возьми салфетку, – протянул ему сразу две салфетки, свою и Журавушкина, Ромашов.

Фима тут же ушел в туалет.

– Попроси у официантки фен и высуши брюки! – крикнул ему вслед Ромашов. – Тема чрезвычайно болезненная для него, – пояснил он Журавушкину, когда они остались вдвоем. – Ведь вопрос стоял или, или. Или Настя или Рара. Фима в моем доме прижился. Он никуда не хотел переезжать. Я это знаю совершенно точно.

– Я не знаю, говорила вам Рара, или нет, но в тот вечер, когда убили Настю и когда две другие женщины обсуждали на кухне сломанный кран, Ефим Иванович на цыпочках, в одних носках, крался к входной двери. Следовательно, в сад он вышел первым.

– Да вы что?!

– Так. Значит, вы не в курсе.

– Абсолютно нет, – заверил Ромашов. – Но я теперь понимаю, почему Рара признала свою вину. Боже мой! – горько сказал он. – Неужели это никогда не кончится? Эта химера всю жизнь так и стоит между нами: ее якобы любовь к мужу. Именно это, а не ее бесплодие. Вопрос, как раз, был решен. Но между нами стоял Раевич.

– На вид, так у вас все хорошо, – удивился Журавушкин. – Вы ведете себя, как старые друзья.

– Что вы хотите: интеллигенция! Высокие отношения, – усмехнулся Ромашов. – Я был уверен, что убила Рара. Неужели она врет?

– Что ж… Я тоже могу допросить Раевича.

– Зачем?

– Прижму его к стенке.

– У Фимы крепкие нервы. Это на вид он такой рассеянный.

– Но он не знает, что мы знаем. Что кто-то его видел. Сделаем ставку на эффект неожиданности.

– Давайте оставим это на крайний случай, – нахмурился Ромашов. – Посмотрим, как будут развиваться события.

– Почему вы его защищаете? При таком раскладе, сдается мне, вы должны его ненавидеть. Раз он всю жизнь стоит между вами и любимой женщиной.

– Вам этого не понять, – вздохнул Ромашов.

– То же самое мне сегодня говорила Раиса Гавриловна, – сердито сказал Журавушкин. – Извините, я нормальный человек. Без всяких там вывертов. Да, ваша жизнь мне не понятна. Я бы так не смог, скажу честно.

– Хорошо… Я попытаюсь объяснить… К примеру, у вашей жены есть любимая игрушка. И без нее ваша обожаемая супруга никак. Неужели вы ей этого не простите? – улыбнулся Ромашов. – Даже если эта игрушка вам не по вкусу? Если вам приходится спать в одной постели с этим плюшевым медвежонком? Или с болонкой?

– Да выкинуть ее к черту!

– Ой, ли? А как же моя фотография в спальне у вашей жены? А теперь еще и с подписью, – с иронией сказал Ромашов.

Журавушкин побагровел.

– Это всего лишь фотография, – натужно сказал он.

– Вы в этом уверены? Шучу. Хотя, чтобы доказать вам вашу неправоту, я готов и на большее.

– Что-о?!

– Да успокойтесь вы. Ничего не было. Или было?

– Ну, знаете! – Журавушкин резко отодвинул тарелку.

– Осторожно! Фима еще не высушил брюки! Вам придется занять очередь за феном!

– Вы…

– Что я? – прищурился Ромашов. – Не я первый начал, – тихо сказал он. – У каждого человека есть тайная страстишка, в которой он боится признаться, потому что все остальные его не поймут. Что-нибудь гаденькое. А тому, кто поймет, этот человек отдает свою признательность, следовательно, себя самого. Со всеми потрохами, – весело сказал Ромашов. – Я принял Рару такой, какая она есть, и мы прожили вместе двенадцать лет. Десять из них под одной крышей. Неплохо прожили, между прочим… О! Фима идет! Туалет и фен свободны! Желаете еще поговорить о половых отношениях? – невинно спросил он.

– Идите вы к черту!

– Извините, – повторил Раевич, опускаясь на стул. – Итак, на чем мы остановились?…

День второй

– Ваша честь, господа присяжные заседатели. Настало время увидеть, так сказать, истинное лицо подсудимой и узнать ту основную причину, которая и подвигла гражданку Раевич на совершение чудовищного по своей жестокости преступления, – торжественно начал прокурор. – Я прошу пригласить сюда, на свидетельскую трибуну, гражданку Таранько.

Все невольно вытянули шеи, глядя, как на трибуну идет неприметная женщина маленького росточка. Журавушкин вынужден был признать, что внешне она удивительно похожа на Рару. Прямо клон! Те же мелкие черты лица, темно-русые волосы, хрупкое телосложение. Наваждение прошло, когда Таранько заговорила. Голос у нее оказался высокий и визгливый: