— И у вас это отлично получалось!

— И ответственность этакая мне не нужна, — чуть тише повторила Василиса. А Сергей Владимирович охотно согласился:

— Конечно.

— И возможно, я не справлюсь…

— Справитесь, всенепременно справитесь.

Только Марья будет недовольна. А вот Настасья скажет, что давно следовало бы заняться чем-то помимо пирогов, которые есть глупость и символ женского угнетенного положения. Александр же промолчит, потому как с Марьей ему придется иметь дело чаще, чем с Настасьей, но потом, может, напишет.

Или по телефону скажет что-то ободряющее.

Подпись свою Василиса поставила.

И документы приняла.

И попросила:

— А этот ваш… Василий Павлович, что он за человек?

— Признаюсь, близко мы не знакомы. Его ваша сестра поставила следить, а я… право слово, меня уверяли, что он прекрасно разбирается во всем. Да и встречались мы не так давно. И документы, которые он передал, пребывают в полном порядке. Уж поверьте.

Василиса кивнула. Поверит. И проверит, но позже, когда рядом не будет никого, способного понять, насколько далека Василиса от подобных дел.

Спина зудела всю ночь. И потому спал Демьян урывками, а пробудился совершенно разбитым. За окном теплился рассвет, из оставленного открытым окна тянуло прохладцей. Звенел соловей, настраивая на мирный лад, и мысли вдруг сделались спокойными.

Текучими.

И день вчерашний предстал в совершенно ином свете.

Теперь Демьян видел себя со стороны и увиденное совершенно не радовало. Поехал… собрался… поверил, что и вправду безопасно, что на морском берегу он отдыхает да восстанавливается.

Герой.

…девица Пахотина.

Могла она стрелять?

Вполне. Вида она весьма жесткого, злого даже и с лошадью обошлась недобро, если верить конюху. Отчего? Душа требовала скачек? Или же девица не желала выпустить из вида свою цель? Потом, когда Демьян свернул на тропу, она… что?

Пошла другой, выше?

Обогнала его?

Устроилась на карнизе и стреляла в надежде испугать лошадь? Тогда почему дождалась, когда Демьян спешится? Останься он в седле, пришлось бы куда как сложнее.

А потом, поняв, что покушение не удалось, Пахотина просто вернулась? И почему не пошла дальше, почему не выбрала другое, более удобное место, которых наверху имелось изрядно. Что тут сложного? Застрелить и скинуть тело в море. Течения здесь имеются, отнесли бы куда, а там, глядишь, и вовсе сгинул бы Демьян, будто его и не было.

Она же вернулась.

Какая-то нерешительная убивца получается, что совершенно не вязалось с характером девицы. А характер у нее определенно имелся.

Что там говорили? Учительница при заводской школе? И завод, надо полагать, не маленький, а на таких революционеры заводятся вмиг, что блохи на дворовых собаках. Могла ли увлечься? Молодая да горячая, жаждущая миру добро нести? А тут тебе и добро, и тяжелая жизнь рабочих, и прочее все, включая чахотку, которая отчего-то до крайности романтичною считается, хотя еще та зараза. И что выходит? А ничего хорошего. Если подумать, самая она подходящая кандидатура, подозрение немалое внушающая. Только подозрениями жив не будешь.

Да и…

Зачастую все бывает не таким, как кажется. Ко всему девица ведь чахотку вылечила, и замуж вышла, и, стало быть, может, есть в ее голове толика разуму?

А Нюся?

Могла ли она? Эта гляделась совершенно несерьезною, но Демьян слишком давно имел дело с подобными, чтобы этою несерьезностью обмануться. Вон, Лидия Стуре[1], помнится, чистое дитя видом, нежное и хрупкое, восторженное до крайности и уж точно не способное причинить кому-то вред.

Демьян потер шею.

Девицу было жаль.

И пусть доказательства вины ее были неопровержимы, а приговор справедлив, но… девицу все одно было жаль. Только и себя тоже.

Нюся же… матушка не больно ею занималась.

Демьян подошел к окну, распахнул створки и сделал глубокий вдох. Морской сырой воздух морем и пах, и был прохладен, огладил, успокоил кожу.

Нюся… девицы, оставленные без попечения, частенько связываются с дурными компаниями. Вот только сомнительно, чтоб Нюсе было дело до страданий народных, как-то иного складу человеком она представляется. С другой стороны, средь революционеров хватает обаятельных засранцев, которые не одной девице голову вскружили… могло ли?

Могло.

Демьян покрутил серьгу, которая более не раздражала. И даже, если подумать, была такой малостью, которая вовсе упоминания не стоила. То ли дело дракон. Не исчез, проклятущий, за ночь. Демьян чувствовал его всею спиной, испытывая преогромное желание этой спиной потереться о стенку. Правда, он сомневался, что нехитрое это действие поможет, но…

…стало легче.

Дышать.

И вообще… будто он раньше не замечал, сколь слаб был, а теперь вот понял. И в груди появилась знакомая теплая искра.

Значит, помогает?

И все-таки… Демьян потряс головой, заставляя сосредоточиться себя на деле.

Василиса.

Княжна.

И особа столь высокого положения, что и думать-то о причастности ее было… неловко, пожалуй. Или это не из-за положения? Прежде его титулы не особо смущали, разве что заставляли проявлять большую осторожность и тщательнее доказательства собирать.

А Василиса…

…она и вправду оказалась случайно? Выехала покататься… особа знатная, хорошего воспитания и выехала одна?

Места здешние она знает прекрасно.

А остальное…

Встречались среди революционеров и люди знатные, готовые идей ради отречься и от имени, и от долга, вернее, разумеющие этот долг по-своему.

Она же…

Смуглая кожа, не бронзовая, скорее из того темного золота, которое не часто встречается. Брови, словно кистью нарисованные. Аккуратный нос. Губы пухлые.

Смех.

Она умеет смеяться не обидно. И держалась просто, будто не было за спиной ни титула, ни верениц предков, будто не понимала она по имени[2], что имеет дело отнюдь не с равным.

И все же…

Конь.

Берег.

И возвращение. Тот разговор… проклятье… а ведь в своей семье она и вправду чужая, если верить Никанору Бальтазаровичу. Пять разрушенных помолвок, слух о проклятье. Ее обида должна быть сильна, но настолько ли, чтобы пожелать иного пути?

Демьян не знал.

И старательно вспоминал прошлый день по минутам, можно сказать, крохоборствуя, пытаясь отыскать хоть какое-то доказательство, вины ли, невиновности. И потому, когда раздался стук в дверь, он выдохнул с немалым облегчением, радуясь, что кому-то понадобился, что неприятные эти мысли можно отложить до иных времен.