Уильям Нидерланд (Нью-Йоркский университет в Бруклине) выдвинул гипотезу о постоянной интоксикации организма художника: «Именно в связи со своей способностью писать с невероятной быстротой Гойя был обречен более интенсивно поглощать путем вдыхания и даже глотания использовавшиеся им токсические материалы (ядовитый карбонат свинца)». Принять фантастические произведения Франсиско Гойи помогает взгляд на его личность, искусство и болезнь как на одно целое. Только тогда возможно понять, как болезнь не только повлияла на его творения, но и обогатила палитру, создавшую, по сути, новые художественные ценности, и как, в свою очередь, искусство мастера постепенно превращалось в болезнь.

Гравюры — «Капричос» (Капризы), 1793–1797

В конце XVIII века, находясь на грани безумия, Гойя создает бессмертную серию гравюр «Капричос» — капризы. Серия включает 80 листов, пронумерованных, снабженных подписями. В этих гравюрах художник обвиняет мир зла, мракобесия, насилия, лицемерия и фанатизма. В этих сатирических листках Гойя высмеивает окружающий мир, подобно городскому юродивому, пациенту психбольницы, пользуясь при этом аллегорическим языком, часто вместо людей изображая животных, птиц.

Тематика гравюр необычна, зачастую понятна только самому художнику. Но, тем не менее, абсолютно ясна острота социальной сатиры, идейной устремленности. Целый ряд листов посвящен современным нравам. Женщина в маске, подающая руку уродливому жениху, кругом шумит толпа людей тоже в масках («Она подает руку первому встречному»). Слуга тащит мужчину на помочах, в детском платье («Старый избалованный ребенок»). Молодая женщина, в ужасе прикрывающая лицо, вырывает зуб у повешенного («На охоте за зубами»). Полицейские ведут проституток («Бедняжки»).

Целый ряд листов — сатира на церковь: благочестивые прихожане молятся дереву, обряженному в монашескую рясу; попугай проповедует что-то с кафедры («Какой златоуст»). Листы с ослом: осел рассматривает свое генеалогическое древо; учит грамоте осленка; обезьяна пишет с осла портрет; два человека несут на себе ослов. Совы, летучие мыши, страшные чудовища окружают заснувшего человека: «Сон разума производит чудовищ».

Художественный язык Гойи выразителен, рисунок экспрессивен, композиции динамичны, типажи незабываемы.

Гойя принимает участие в защите своего родного города Сарагосы в войне с французами. Он создает свою вторую серию гравюр — «Ужасы войны». Серия состоит из 85 листов. Они обладают огромной выразительной силой документа, свидетельства очевидца этой героической борьбы испанского народа с Наполеоном.

Один из первых листов серии посвящен испанской девушке Марии Агостине, участнице обороны Сарагосы, стоящей на горе трупов и продолжавшей стрелять, когда все вокруг были уже убиты. Лист называется «Какая доблесть!». Изувеченная толпа, разрубленные трупы, грабежи, насилия, расстрелы, пожары, казни — «художнику ни разу не изменили ни твердость руки, ни верность глаза в изображениях, которые и сейчас заставляют содрогаться самые крепкие нервы…». Художник широко использует контрасты света и тени. Лошадь, отбивающаяся от стаи псов, — это Испания среди врагов. Дьявол в образе летучей мыши записывает в книгу постановления «против общего блага». Серия завершается образами беспредельного пессимизма.

Гравюры — «Диспаратес» (Бессмыслица), 1820-е годы

Около 1820 г. Гойя создает свою последнюю серию гравюр — серию притч, снов под названием «Диспаратес» (бессмыслица, излишества, безумства). 21 лист сложных, самых трудных для понимания, самых индивидуальных и странных гравюр. В них художник иронизирует над собственным ослеплением, «розовыми очками» молодости, скорбит над утраченными иллюзиями. Гойя становится даже чрезмерным, когда изображает уродства, гримасы страшных чудовищ.

Оправившись на какое-то время от болезни, Гойя решает расписать стены своего «дома глухого» странными и темными видениями, которые выразили бы пережитые потрясения. Они не предназначались для посторонних глаз современников Гойи (и потому настенные росписи оказались предпочтительнее картин) и должны были стать чем-то вроде завещания пожилого художника потомкам. Эта идея завладела Гойей целиком. В течение короткого времени он выполнил колоссальный объем работы, набросав эскизы 14 огромных картин (некоторые из них превышали размер в шесть квадратных метров!) и начал расписывать ими стены. По образному строю они напоминали кошмары и галлюцинации — причем даже больше, чем знаменитая серия офортов Гойи «Капричос». Гойя не дал авторского названия своим фрескам, но нам они известны теперь как Pinturas Negras — «черные картины». Густая смесь черного и черно-серебристого господствует на стенах дома Гойи. Кое-где появляются вкрапления ярких цветов и белоснежного. Мрачные процессии паломников, люди с искаженными страхом лицами, пугающие образы старости, немощи, образы откровенного сатанизма и богооставленности. И среди них, пожалуй, самая знаменитая и жуткая фреска — «Сатурн, пожирающий своего сына».

Сторонники исторического похода к творчеству Гойи проводят аналогию между «Сатурном, пожирающим своего сына» и Испанией начала XIX века, откровенно бросающей собственных детей в горнило гражданской войны, сжигающей их на кострах инквизиции и приносящей в жертву мнимому национальному величию.

Доктор Ференц Райтман усматривает в жутких видениях Гойи проявления его психопатологического состояния, душевной болезни, лишь усугубленной (но не порожденной!) историческими реалиями. «В ужасающих изображениях гражданской войны, — считает Р. Ноймайр, — Гойя показывал очень много бесчеловечной жестокости. Озлобленный и огорченный страшными преступлениями, он пошел даже дальше, потому что стал бесчестить и патриотов, рисуя их мертвые тела в отвратительном виде. Гойя изображал изувеченные, разорванные на куски тела, оторванные конечности и отвратительные сцены именно так, как это делают пациенты психиатрических лечебниц». Здесь даже можно говорить об образах, рожденных, согласно Юнгу, коллективным бессознательным. Дело в том, что предки художника принадлежали к доиндоевропейскому народу басков, в чьих преданиях и легендах превалируют темы жестоких убийств, человеческих жертвоприношений и каннибализма. В их мифах грозные духи природы погружают человека в атмосферу первобытного ужаса. Подобные картины могли олицетворять стихийную жестокость всего мироустройства. Гойя в этом смысле редчайшее сочетание гения и безумца, столь любимый всеми романтиками образ. Художник погружает нас в свой собственный мир, населенный страшными демонами. Его картины до предела психологичны. Это по своей откровенности художник не начала девятнадцатого века, а века двадцатого, когда об этих внутренних демонах будут писать классики психоанализа, когда они выйдут наружу в виде бредней немецкого национал-социализма, и Пикассо создаст свою знаменитую «Гернику».

Испанские медики Фернандес и Сева называют предполагаемый душевный недуг Гойи аффективным психозом, Мануэль Парео говорит о депрессивной дистимии, Ноймайр склоняется к диагнозу «шизофрения» и предполагает постепенное отравление организма Гойи входившим в состав красок свинцом, что повлияло на деятельность мозга художника и вызвало к жизни галлюцинаторные видения. Искусствоведение в этой ситуации может лишь констатировать: действительно, живопись до Гойи не знала такой исступленной дисгармонии. Именно Гойя первым в европейском искусстве делает нас не зрителями, а полноправными соучастниками адского пира и чудовищных преступлений. Как сказал классик литературы XX века Робертсон Дэвис, «в душе человека есть такие закоулки, куда даже Христос не заглядывал». Можно сказать, что Гойя заглянул в эти мрачные стороны человеческой души одним из первых. Вот как описал его творчество Шарль Бодлер в своих «Цветах зла»: