— Да что же это такое?! — ожесточенно вышёптывал ее рот.

— Да-да! — «хохотал» ее живот.

— Да-да! — стискивали меня ее бедра, удерживали и подталкивали руки.

Я хохотал в ней, втягивал ее плоть и обласкивал во рту языком и зубами, скользил в ней лицом и размазывал его. Она стала такая мокрая, что сильно щипало бритое лицо. Руки ее заколотили в воздухе, ища спинку кровати, повисли, она подтянулась и ухватилась за трубу батареи. Приподняла голову. Уронила.

— Я сейчас закричу.

А потом тихо и долго «хохотали» мышцы ее живота.

А я, лежа на своем твердокаменном члене, смотрел исподлобья на эти ее судороги, чувствовал упругие толчки под ладонью. Потом вошел в нее, и мне нестерпимо хотелось кончить это и в то же время продолжать бесконечно. Она была несравненно лучше Нади. И она была лучше Асельки. Развратнее, телеснее и блядски слаще. И конечно, мне тоже подходила ее смазка, она успокаивала и умащивала меня.

Я отвернулся и смотрел на нас в зеркало серванта, видел ее ляжку, выпроставшуюся из-под меня, блестящую от влаги, бьющуюся об «ковер». Увидел побелевшую, блестящую выпуклость груди. Увидел, как он поднимается и опускается в нее. На секунду увидел, как мелькнуло лицо Димки в темноте двери. Бледное. И он у меня будто бы вдвое стал больше от этого. Мне и самому захотелось стоять и дрожать там, в темноте двери, ужасаться этой картине, обмирать, и онанировать на нас.

— Я тебя люблю, Полина! Я все готов отдать тебе!

— Тише, тише! — она прижимала ладонью мой затылок. — Нас услышат!

— Всё готов отдать тебе!

— Замолчи, Анвар! Ты… я… з-замолчи!

— Я так благодарен тебе, дарю тебе свою куртку, я бы еще подарил что-то, будь у меня еще что-то.

— Я уже ус-стала, Анвар.

— Да?

— ………………

— Что… что ты сказала?

— Мне больно.

И там у меня заныло, замерло на секунду, ослепительно щелкнуло, лопнуло, и прорвались эти разновеликие, разноцветные, тугие, разрывающиеся внутри шарики.

— Бросай ты своего Игоря, — сказал я.

И сразу почувствовал себя в своем теле, почувствовал, что моим ногам холодно, что замерзли ступни. И резко замутило от выпитого.

— …ты чем покрыл?!

— Чем видел, бля!

— Падажди, браток! Что у нас козыри были? Эге-ге… Ни фига себе!

— Да сам посмотри.

— Хули ты мухлюешь?

— Я?

— А того, кто мухлюет, мы будем бить по хитрой рыжей морде…

Вспоминал, что видел Димку. Хотелось говорить, но было тяжело ворочать языком. Подташнивало.

— Полин?

— Да?

— …………… — сказал я.

— Что ты говоришь?

— А ты что, без трусов ходишь летом? — снова выдохнул я и хрипло засмеялся. Когда я говорил и смеялся, не так сильно мутило.

Она тоже засмеялась, затряслась.

— Нет, я сняла, когда ты в ванной был, я не могу в трусах спать. Они здесь под подушкой, чтоб не искать утром.

— Все равно будем искать, мы всегда с тобой ищем.

Она снова затряслась. Мне хорошо было с ней, но так тяжело заснуть. Я падал, скатывался, обрывался, неожиданно просыпался у себя и узнавал ее, и снова зависал в черно-красной пустоте, что-то видел и слышал.

Утром показалось, что если я сейчас встану, то оторвется только душа, а тело так и останется распластанным на матрасе, с моей рукой на ее груди. Поднялся осторожно, вместе с телом, собирая его с нее и с пола.

Когда я вернулся из туалета, она сидела и тряслась от смеха.

— Ты чего?

— Чего? Трусы не могу найти.

У меня снова набрякло все снизу.

— Я же говорил.

— Ты их, наверное, спрятал? — весело разозлилась она.

Я повалил ее на матрас.

— Не надо, Анвар! Надо найти.

Мы нашли их под матрасом.

— Вспомнила, я же их показывала тебе ночью, а потом сама под матрас убрала.

Она быстро оделась.

— Одевайся, Анвар… смотри, у тебя растяжки на коже по бокам, как у женщины…

— Надо же, точно, что ли?

— Да. А сколько уже время? Ого!

— Чай будем пить?

— Нет. Игорь должен вернуться к четырем.

— Я тебя провожу.

— Не надо. Отдыхай.

— Провожу.

— Тогда одевайся скорее!

— Возьми мою куртку, я же ее подарил тебе.

— Она мне велика. Классная, но большая. Она тебе самому идет.

— Я тебе фотоаппарат подарю.

— Пошли, Анва-ар. Мы не успе-йем… Не обижайся, вот такая я странная девушка Полина.

В этот день все смотрели на нас, как будто мы были единственные мужчина и женщина на земле. Мы обнимались в метро, я остро чувствовал ее тело сквозь одежду. Вспыхивало в голове все наше ночное, и мышцы сводило судорогой. Она и сейчас была обнаженной передо мной, так хорошо я знал и чувствовал все ее тело. Потом сидели в вагоне, и я прижимал ее к себе. И было до удивления удобно обнимать ее, уютно ехать с ней под боком, даже странно становилось, как я умудрялся все это время ездить один. Потом уступили место старухе. Даже старуха посмотрела на нас. Стояли у стены в тряском вагоне. Между нами были наши странные одежды, прозрачная стена дневного, шумного и такого бессмысленного людского мира, но мы все еще продолжали любить и ласкать друг друга. Я чувствовал свой отяжелевший член у нее внутри, он напрягался, и она смотрела на меня так, будто тоже чувствовала его там. Я знал, что она сейчас возбуждена, и у нее там скользко и намокли волосы, я почувствовал их на своих губах. Видел сквозь холстину платья ее грудь и знал, что ее возбужденным соскам больно тереться о жесткий лён. На нас смотрели. Он скользил и разбухал в ней, а я смотрел на нее.

— Да ты же меня любишь, — сказала она.

Я посмотрел на нее и испугался, что мои зрачки могут треснуть.

— Я чувствую себя женщиной с тобой.

Парень посмотрел на нас и опустил глаза. Обернулась и задержала взгляд женщина на выходе.

— Я подарю тебе фотоаппарат для Германии, — говорил я, понимая, какая это малость из того, что я бы хотел подарить ей.

Она кивнула, поджала губы и быстро глянула на запястье. Прошли к дверям. «НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ». Я обнял ее. Она глянула за мое плечо. Я понимал, что она хотела узнать время, не обижая меня.

Шли с нею по городу и шли с ней истинно вместе, шагали как одно целое. Я чувствовал ее тело как свое. Мои маленькие с нежной жидковатой кожей груди вздрагивали при ходьбе. Тесно было в платье моим полным округло-гладким бедрам, мягкой и холодной попе.