– А что другой молодец, связан? – спросил Джо, слезая с телеги.

– Он, я думаю, еще не очнулся от моего удара, впрочем, для большей безопасности, конечно, лучше его перевязать.

Джо обошел вокруг телеги до того места, где несколько минут назад лежал без чувств мистер Бельчер, и вскрикнул от удивления:

– Да он ушел! Его нет!

Это была правда. Холодный дождь, вероятно, оживил мистера Бельчера, и он бежал, унеся с собой одно из ружей, оставленных лесничими возле телеги. Преследовать его темной, дождливой ночью было невозможно.

– Нечего делать, отвезем хоть одного! – сказал лесничий Том.

Они подняли с земли мистера Перкса, уложили его на дно телеги и сами сели в телегу.

– Позвольте мне лучше бежать рядом с телегой, – попросил я, боясь садиться возле Перкса, смотревшего на меня со страшной злобой.

– Пустяки, тебе нечего бояться, – ответил Джо, втаскивая меня в телегу. – Он не посмеет и пальцем тебя тронуть!

Он втащил меня в телегу, ударил кнутом по лошади, и мы поехали в Ильфорд, находившийся от нас на расстоянии двух миль.

Перкс действительно не тронул меня пальцем, но напугал чуть не до полусмерти.

– Джим! – позвал он, едва мы отъехали несколько шагов.

– Не отвечай ему, – посоветовал мне лесничий Том.

– Джим, – продолжал Перкс, – ты слышал, хозяин ушел и ружье с собой захватил. Не знаю, много ли ты наболтал, только больше не болтай!

– Садись сюда, вперед, мальчик, – сказал лесничий Джо, – тогда тебе не слышно будет, что он говорит.

Я с удовольствием сел подальше от Перкса, но он кричал так громко, что я услышал бы его, даже если бы находился на другой стороне дороги.

– Джим! – говорил он. – Помнишь, что тебе обещал хозяин, если ты когда-нибудь проболтаешься насчет его работы? Он свое слово сдержит, будь в этом уверен! Может быть, пройдет неделя, пройдет две, а он все-таки не забудет своего обещания. Ты не надейся, что закон тебя защитит, закон за всем не усмотрит, и хозяин может вмиг сделать с тобой то, что говорил. Ты будешь лежать на постели за сто миль отсюда, дверь будет заперта на замок, труба будет закрыта железными решетками, а ты вдруг проснешься и увидишь, что он подходит к тебе, подходит, чтобы сделать то, что обещал. Ты это помни и, смотри, будь осторожней.

Лесничие нарочно громко говорили и стучали ногами по дну телеги, чтобы я не слышал Неда. Но я слышал каждое его слово, и на меня напал такой ужас, что я чуть не бросился из телеги прямо под колеса.

Моим покровителям хорошо было говорить: «Не слушай его, мальчик, он нарочно хочет запугать тебя»; «тебе нечего бояться, если ты скажешь всю правду в суде». Они не знали мистера Бельчера, они не знали, чем он грозил мне, в случае, если я проболтаюсь, и какой у него был при этом вид. «Тебе нечего бояться!» Кто же защитит меня? Неужели те полицейские, от которых я бегал всю жизнь, вдруг станут моими лучшими друзьями? Да если бы даже это случилось, разве они могут каждую минуту стеречь меня? Во время нашего разговора за ужином мистер Бельчер ясно показал мне, как мало времени нужно на то, чтобы задушить мальчика. Кроме того, когда я узнал, что хозяин вовсе не убийца, у меня появилось сомнение: не глупо ли я сделал, выдав его? Я раскаивался, что заварил эту кашу, и решил последовать совету Неда и болтать как можно меньше, когда меня позовут к судье.

И я придерживался этого решения всю остальную часть ночи, хотя мне пришлось вынести очень тяжелое испытание. Когда прошла первая тревога в полиции, когда труп в мешке отвезли в дом для усопших, когда полицейский инспектор допросил Неда и отослал его в арестантскую, я очутился в приемной комнате полицейского дома, окруженный целой толпой полицейских. Все они собрались около меня, все были необыкновенно ласковы и разговорчивы. Они задавали мне разные вопросы, угощали меня кофе, дали мне надеть сухое платье, налепили мне кусок пластыря на лоб, который я сильно рассадил, выскакивая из телеги.

Мне показалось даже, что, пожалуй, полицейские в самом деле могут сделаться моими друзьями, но слова Неда Перкса, что «закон за всем не усмотрит», звучали в моих ушах и заставляли меня держать себя крайне осторожно. Инспектору полиции хотелось, главное, узнать адрес мистера Бельчера; Джозеф объявил, что я сказал ему адрес, но он его не запомнил. Я же твердо стоял на том, что совершенно забыл адрес, и ни за что не соглашался назвать его. Тогда инспектор, обращавшийся со мной до тех пор очень ласково, вдруг сделался суровым и строго заметил мне, что завтра меня заставят говорить. Я не поверил ему, а между тем дело вышло так, как он предсказывал.

На другой день мистера Перкса и меня привели в суд для допроса. Должно быть, судьи уже знали о моем намерении как можно меньше говорить, и один из них, седой, в зеленых очках, принял меня так сурово, что на меня сразу напала робость.

– Смотрите на меня, мальчик! – приказал судья, ударив рукой по столу так громко, что у меня захватило дыхание.

Я взглянул на него и струсил еще больше; он смотрел прямо на меня своими зелеными глазами, а двадцать полицейских покорно стояли вокруг, готовые повиноваться малейшему его знаку.

– Не смотрите на арестанта, мальчик (в это время Нед Перкс кашлянул и я повернул голову в его сторону), смотрите постоянно сюда! Понимаете ли вы, что значит давать присягу?

Моульди, особенно любивший разговоры, касавшиеся суда, объяснил мне это, и потому я ответил:

– Это значит целовать Евангелие и клясться, что если соврешь, так будешь наказан.

Глаза мои были прикованы к уставленным на меня зеленым очкам, так что у меня навернулись слезы, как будто я смотрел на солнце.

– Да, если вы, дав присягу, соврете, – все тем же строгим голосом продолжал судья, – вы будете строго наказаны, вас сошлют за море на каторжные работы. Приведите его к присяге, экзекутор, а вы, подсудимый, не смотрите на свидетеля, пока его допрашивают.

Как я мог не говорить при таких условиях? Судья был такой суровый человек. Он, казалось, знал все дело и предлагал мне такие вопросы, на которые я волей-неволей вынужден был подробно отвечать. Я рассказал все: как я ушел из дому, как миссис Уинкшип поместила меня к мистеру Бельчеру, какой разговор у меня был с Сэмом по поводу чистки церковных труб, словом все, до той самой минуты, когда, испуганный появлением мертвой руки, я выпрыгнул вон из телеги. После меня лесничие Томас и Джозеф дали свои показания, а затем было решено отложить дело на неделю, чтобы полиция успела поймать мистера Бельчера и доставить его в суд.

– Мальчика лучше всего отправить домой к родителям; кто поведет его, тот пусть построже внушит его отцу, что через неделю непременно надо опять привести его сюда! – сказал судья в зеленых очках.

Суд занялся другим делом, а я вышел на улицу вместе с лесничими и несколькими полицейскими. Они потолковали о чем-то между собой, и все вместе вошли в соседний трактир, а я, едва сознавая, что делаю, поплелся вслед за ними. Я был совсем ошеломлен; ошеломлен не ослепительным блеском зеленых очков, не тем, что мистера Перкса опять повели в арестантскую. Нет, меня ошеломили ужасные слова: «Мальчика всего лучше отправить домой к родителям!» Эти слова довершили беду, какую я на себя навлек тем, что вмешался не в свое дело.