– Поглядел я: куда там нам лезть до них? Крыши нет под соломой, нету полов земляных. Всё под красной черепицей. В каждом дворе свой колодезь, и тот под черепицей. Кафель! Улицы вымощены. Танк идет – аж искры! У нас асфальт наляпают, раз проехал, и уже ямы. На кой черт мы им нужны?! Весь мир против нас, и финны, эти рыжие гады.

– Отпустили меня только весной сорок шестого, в отпуск. Бригада пошла на стрельбы с тысячи двухсот метров по «танкам», да какие там танки – транспортер доски тащит на канате, и надо с пяти выстрелов поразить пять мишеней, что в бою невозможно. Наш отстрелялся лучше всех – мишени, заготовленные для трех полков, поразил, и приказали: отличившихся – в отпуск! Двенадцать дней.

– Подхожу к проводнику. Куда прешь беззубый, у меня полон вагон! А как же мне? А ты что, не знаешь? На крышу полезай! Я полез, а там уже человек пять лежат. И так на каждом вагоне – и гражданские, и военные. Поехали, глядим: кто-то идет по крышам, двое. Один в офицерской форме, с пистолетом. Бандиты, деньги забирают, красненькие были тридцатки. На ходу прямо – с вагона на вагон. Один, что с нами ехал, говорит: ребята, помогите, я схвачусь с ними. Мы молчим – как можно схватиться? Лежим. Они к нам перепрыгнули: пулю в лоб или деньги отдавайте. А наш как головой ударил офицера! – тот кубарем с вагона, а на второго мы уже все навалились и задушили.

– Пешком шел с Валуек до Селиваново, уже в Майском почуял: мертвечиной несет… Апрель, всё тает, земля пускает пар, а в ней столько мертвых уже… Захожу в обмотках, дырявых ботинках, дырка на правой ноге была, зубов нет, глухой на одно ухо: отец лежит, мать, сестра еле живы, в лохмотьях. А у меня даже трех кусков сахара с собою нема. С фронта я привез две пригоршни вшей и пехотную шинель, длинную не по росту, ее в руке можно было переломить, из грязи и пота сделана. Моя-то шинелка подрезанная была, но в ней уже три дырки от осколков. Ребята кричали: Антипов, ее в музей пора. Я смеха ради скидаю – да забирайте! Они – цап! – а мне вот эту длинную от старшины несут, а она еще хуже.

– Отец: ну, Ваню я дождался; и – помер, похоронили, и я – назад, в Харькове пересадка, бродячий мир такой на вокзале – ворье, мошенники, каждый на кусок хлеба хочет заработать. Посадка в десять вечера, света никакого, только у проводника в руке фонарь вот так вот качается, на входе в вагон давка, каждый же хочет получше устроиться, да и проводник будто специально пассажиров тормозит; я в вагон вломился, вон – вторая полочка свободна, как хорошо! Напротив – свободно? – сержант устраивается. Шинели снимаем, и он ахнул: документы вынули! Красноармейскую книжку? Да книжка – чепуха, я же из Болгарии ехал, пропуск за границу пропал – не пустят меня! Я ему: эх ты, а я вот тута во храню – руку сунул: нету комсомольского билета и двух наградных корочек нема! Сержант расхохотался: а ты?

– Прибыл, докладываю командиру: украли билет. Рассматривали на бюро полка. Собрались, сидит такой строгий майор Матвеев, начальник политотдела. Сняли стружку, как же так? Ты где должон был билет носить? Вот, у сердца. Тебе объясняли? Объясняли. Почему не исполнил? Чего ж ты вот тут вот у сердца карманик не пришил? Ну, чего бы ты от нас хотел? Да билет новый выпишите. Нет, этого не может. Я подумал: да мне он сто лет не нужен!

– И тут отправили нас в баню и вещи собирали на прожарку – вшей битком набито было! Очищаю карманы, всё повытягивал, а это что такое? Листок какой-то. Развернул – а это молитва «Живые помощи», что мне отец Коли Девкина дал; как она была в четыре сложена, так и распалась в моих руках на четыре лоскута, и ведь помогло: и я остался жив, и Коля – даже не ранило!

Он, кажется, всё рассказал, вот последнее:

– Женился, с женой прожили с 1948 года, а четыре года назад померла. – Он пообещал кому-то верным, надежным голосом: – И другой у меня не будет. И всё болел – желудком мучился двенадцать лет, всё кислоты какой-то не хватает, а потом почки начали отказывать…

Мы выходим во двор, приехавшие с заработков внуки заносят в свой, соседний, где есть телевизор и горячая вода, дом баулы с базарными радостями, правнук не отрывает глаз от диска с надписью «Аватар».

– Что это вы рано? – удивляется Иван Никифорович.

Ему никто не отвечает; из Чехии его батарея возвращалась своим ходом и за Братиславой, поднявшись километров на двенадцать-пятнадцать, встала «на пополнение», майор Дорофеев, такой москвич, кликнул: «Антипов, на́ бандероль, неси в штаб бригады, вон, – в за́мке», солдат Антипов увидел за́мок английского князя и наглядеться не мог: ворота вот так разделаны, ограда обслуживается проводом в три шнурка, крученым таким, под током, и сверху порядочная кабина стоит для электрика; за забором стояли рядами подстриженные кругло акации вокруг бассейна большого, во дворе лежал каменный лев, изо рта его чистая вода била в такое каменное корытце, а в нем рыбки плавали небольшие, а под низом тина морская, это питание им. Антипов зашел во дворец и крутил головой: вон сам князь на портрете на чистокровной лошади и с саблей, – но одолел всего три ступеньки, а по левой стороне уже кто-то топает навстречу: вы из 192 полка? Отдал пакет, но уйти, оторваться не мог: в левом крыле штаб, а что в правом? Отворил – библиотека. Агромадная. Прилавки полированные, как в магазине, тянутся. Книгами – забито! Отдельно лежит черная книга, бархатом обтянутая, и крест выдавлен на всю крышку, еще такая же – коричневая, еще – синяя, и последняя – белая. Открыл он книжку – написано не пойми чего, карябуки какие-то мелкие, листы прямо сыпятся из рук. Ребята потом сказали, это бумага из листьев была, папирус называется. А книги, должно быть, – «черная магия», таких книг как раз четыре на всем белом свете.

Как привязанный – не мог уйти. Стоял и смотрел на замок этот, на ворота, а тут подходит старичок в гражданском, по-русски калякает: русский солдат интересуется замком, понимаю. А старичок этот, как пояснил он солдату, оставлен князем ухаживать за электричеством и беречь добро, и всё ничего, да цыгане обижают, а вон и домик его, где проживает со старушкой. Антипов оглянулся: домик виден, и абрикосы вокруг него растут – вот такие! Старушка вышла в белом фартуке, наложила в фартук абрикос и несет: кушайте. Антипов взял штуки четыре и только тогда повернулся и пошел до своих, уже навсегда.

Потом в клубе показывали кино «Тайна шифра», и вдруг Иван Никифорович увидел – тот самый замок, и вскочил: «Я же здесь был! И на купол лазил!», ему пробурчали: давай посмотрим, а потом поговорим.

Кто-то сказал Антипову, что после войны в этом именно замке собрались все правители (и даже Гитлер был), чтобы решить, что же все-таки делать с Россией, но ничего, в общем, не решили.

– Больше не приходи, – внезапно говорит он; я остался на дороге, покрытой голубыми лужами, слыша только капель, деликатные коротконогие собачки обегали дворы, словно члены какой-то секты, я думал: без яблок – в яблоневом краю, сторожа яблоневые сады, Антипов, выходит, за все последние шестьдесят пять лет не съел, не укусил ни одного яблочка, ни «белый налив» не грыз, ни «мельбу» – что он вообще мог есть, какой вкус… оставили ему… Но это уже – никому не важно.

Сын Каракулова, отставник, почитал мои документы, «много тут разных мошенников ходит…», и только потом пошире распахнул дверь с табличкой «Уходя! Выключить – Газ, Свет, Воду!», предупредил: