– Ночевать старались у проверенных, остановились в семье, уже не первый раз, три сына у них, я всегда ложился на лавке за сундуком, а тут лег на постель – спят на соломе и укрываются перинами. А старший сын возвращался с гулянья и в родную хату – гранату бросил! Меня перина спасла, а он еще из автомата в окно, хорошо хоть сержант-татарин, хоть и сам ранен в плечо, его положил, а тут уже с трех сторон начали поливать, хата глиняная, ее покрошить ничего не стоит, спасло, что ракету пустили и соседние группы пришли выручать…

– Нужны были результаты, убитые… Не было результатов – крепко ругали. Ночевали в селе – длинное такое, пятнадцать километров тянется. Утром вышли, пока роса, и кругом обошли – вроде следов на росе нет. Развернулись цепью и двинулись через бугор, а за ним поле и лес. Мне приспичило до ветру, я отстал. Справился, штаны на место вернул, вышел к поваленному дереву, как-то вот так боком лежит, а за деревом – два человека лежат и пристально за нашими наблюдают. Встать! Руки вверх! Вскочили. Но оба без оружия. Что делаете? Худобу пасэм. Действительно, в сторонке – две коровы. Но уж пристально смотрели. Я одному: бери коров и уводи. Второму: идешь с нами. И пошли по тропе, и вдруг солдат старый показывает: следы, вроде кто-то шел перед нами. Я гражданского подвел: ну, теперь что скажешь? Хтось шел, а бильше не знаю. Ладно. Дальше идем – картошина валяется, несли, видно, в ведрах и просыпали. Чую: здесь! Начали щупами землю протыкать. «Товарищ лейтенант, щуп ушел!» Только оцепили, а уже люк в земле открылся и – вылетела граната. Щелчок, а взрыва нет. Мы им свою гранату в люк, и она взорвалась. Под землей какое-то движение, но никто не вылазит. Сазонов, цыганенок, мне говорит: звук какой-то. Да и сам слышу: будто камень о камень кто под землей ударяет. Еще гранату? Обожди, я раскопал в траве ихнюю отдушину и в нее – две ракеты! От них такой едкий дым – никто не выдержит. Дым из люка валит, но не вылазит никто. Сазонов, полезешь? Полезу! Тихонько спустился, пошарил: три человека! Живые? Вроде нет! Достали: двое мужчин и женщина молодая. Все убиты выстрелом в голову. Пистолет был только у старшего группы, он всех и положил.

– Ко мне эмгэбэшник подходит: слушай, сегодня тридцать первое, давай заночуем здесь, а трупы на рассвете повезем, чтобы уже первого числа. У нас в этом месяце и так хорошие результаты, пусть эти на следующий месяц пойдут, чтобы нам полегче было. Подъезжаем утром к штабу МГБ, а там никогда не спят: где были? Почему на связь не вышли?! Да вот, после полуночи столкнулись с бандформированием. Результаты есть? Есть. Сколько? Трое. Где они? Да на телеге, где им еще быть. Недели через три идет совещание по результатам – не забыли! – начальник говорит: давайте договоримся – убили сегодня, сегодня и везите. Не так, как некоторые!

– Думаю: женюсь. На Западную Украину девок в армию навезли со всей страны, девки наскучались. Но не получается. Схожу с одной на танцы, в кино, а завтра опять в горы лезть. С гор спущусь, а она уже с другим ходит. Решил: поеду к себе в деревню, возьму честную. На десять дней получил отпуск и – женился. Взял смазливую, десять классов кончила, а сели в поезд, она с солдатами шуры-муры, а на меня – хоть бы что. Думаю: да-а, пропаду я с ней.

– И не ужились. Послали меня на учебу в Саратов, а ее я обратно в деревню отправил. Она села в поезд: всё, наверное? Я так аккуратно: поживем – увидим. И с этой, – Павел Илларионович ради этого смог поднять голову – поднял голову и ткнул пальцем в старое фото женщины, в стекло, на которое кто-то наклеил серебряные листочки, уже облезшие; он заплакал, на груди женщины я разглядел брошку – черный камешек, а вокруг в золотых лапках «жемчужины» – такая была у моей мамы и еще у миллионов женщин, переселившихся в старые фотографии; за окном задула пурга и колотила жестью по соседской крыше, снежный ветер, дым несло слева направо, а снег бешено и косо летел вниз, качались ненатянутые провода и слепо, молитвенно и размашисто наклонялись и разгибались ветки деревьев, – так резко, словно ветер и снег кто-то включил, а потом так же внезапно переключил на «солнце», и потепление развесило по карнизам серые соски дождевых капель, и удивленно распухли почки; надо бы исключить из русского языка вот это вот – «наступила весна». «Настало утро». И особенно – «народное волеизлияние».

– В столовой училища ее заприметил. Замзаведующая. Постарше меня. Окружение прошла. И замужем была. Но это я потом узнал. Мария Ивановна. Говорю командиру взвода: поставь-ка меня дежурным по столовой. Раз подежурил, два… Говорю: так и так, ты мне нравишься, что ж ты, это самое… Она говорит: а с какого ты года? С двадцать пятого. У-у, сопляк, а я с двадцатого. Я: у-у, далеко ушла, но мне сгодится. После этого стала она ко мне присматриваться, а я понастойчивей стал, настойчивей, и спуска не давал, ближе, ближе… Я в казарме живу, она в землянке, а уже беременная, это мы в баню сходили, и – сошлись. А развода мне не дают, и из деревни пишут, что жена – родила, а от кого? Председателю партийной комиссии, майору Мария Ивановна тоже нравилась, просил, чтобы она ему всегда на стол накрывала. У него как раз жена умерла. Жениться он не хотел, только переспать. И – на меня дело завели, собрали бюро. Я майору говорю: вы же на ней не захотели жениться, потому что она малограмотная, пренебрегли! А я схотел! А вам теперь обидно? Выговор с занесением в учетную карточку – и отчислили, поехали мы опять бандитов бить. Горько нам было, я говорю: карьеры у нас уже не будет, вечным буду командиром взвода. Она говорит: да ничего. Согласие у нас с ней было по всем вопросам, – он косится исподлобья опять на фото засочившимися глазами, наклоняется чуть вперед так прицельно, словно видит перед собой маленькую такую дверку, в которую надо так ладно попасть, чтоб не задеть, ничем не зацепиться, к нему подходит родня: да ладно тебе, пап, – словно он плачет из-за какой-то ерунды, некупленной игрушки, из-за того, из-за чего смешно плакать.

– И по новой… Шли рейдом по селам, что на границах районов. Хороший дом, большой, на окраине стоит, двери на замке. В окно позаглядывали – никого. Ну, оставим под занавес. Офицеры уселись под окошками на бревнышке, как воробушки, солдаты в траве лежат, курят. Подтянулись взводы, что сверху улицы смотрели. Ребята, смотрим этот дом и – шабаш. Замок сбили, соседнего деда приволокли, он первым в комнаты заходит – порядок такой, сами не шли. Если солдат привел девчонку, чтобы первую ее на чердак запустить, то – обязательно ее обработает. Солдат наголодался, а девчонка промолчит.

– В комнатах никого нет. Чердак высоко, а лестницы нету. Наш сержант: уходи, дед, в сторону, подтянулся и заглянул на чердак – его очередью прошили, так он и остался там. Из чердака сквозь солому начали стрелять во все стороны, и мы стреляли, пока крыша не загорелась, выгорело всё. Четыре трупа. Четвертый – наш.

– Уставали… Бандит перебежал, донес: на горе соберутся все командиры – до тридцати человек. Три роты собрали и двинули ночью с трех направлений. Никогда так спать не хотел. Иду и сплю. Встряхнусь – не помогает. На рассвете вышли к высоте, и лес закончился, залегли, уже началась стрельба слева, а сделать ничего не могу – слипаются глаза. Третья рота высоты перепутала, и все бандиты ушли, на соседей слева двое вышли, они их и положили. А на нас – бежит прямо на нас девчонка в белом коротеньком платьице, а мы смотрим, меня разбирает сон, сил нет; добежала и бросила – никто и пошевелиться не успел – лимонку Ф-1 для поражения лежачих целей в радиусе ста метров – от нее спасу нет. А граната – не взорвалась. И автоматчик – как он выцелил? – прямо ей в лоб очередь, такая дыра, что кулак пролезет.