class="p1">Американская политолог Джоди Дин не согласна с придурочными моралистами, которые «упускают смысл селфи, называя его очередным индикатором распространяющейся культуры нарциссизма». Ключевое значение имеет темпоральность селфи. «Оно не создано для запоминания. Оно не хранит в себе память о том, что мы делали. Это быстрая регистрация того, что мы делаем. В Twitter, Instagram, Facebook, Grindr и Snapchat поток селфи проносится мимо, как продолжающаяся фабрикация текущего момента». Это смещает дискуссию с уровня репрезентации и ее места в архиве к вопросу культуры реального времени. Селфи, скорее, подтверждают наше непосредственное присутствие, а не служат доказательством электронного одиночества, не говоря уже о том, чтобы быть симптомом психологических проблем; селфи не служат примером того, кем мы являемся, а демонстрируют, что мы существуем здесь и сейчас. Селфи – это экзистенциальные моменты в технологическом времени, или, говоря словами Ролана Барта, «временные галлюцинации».

Нужно избегать моральных оценок, и тогда можно будет сделать шаг в сторону развития технологически продвинутой герменевтики субъекта. Селфи, будучи следующим уровнем портрета, можно рассматривать как конечный продукт демократизации медиа, завершающий стадию дефицита в производстве изображений, – и как символ нашего нигилистского века перепроизводства. Фотографический автопортрет кладет конец необходимости в поддержке со стороны ближних других и ищет реакцию отсутствующих или желаемых других.

Джоди Дин именно в этом смысле характеризует селфи как изображения без зрителей [220]. И если, скажем, в концепции Adilkno [221] говорится о суверенных медиа и вещании, обращенном к чьему-либо Я [222], то Дин, напротив, воспринимает селфи как «коммунистическую форму выражения». Вместо восхваления или осуждения нашего поверхностного эго, она обращает внимание на социальный интеллект изображения, или, как она это называет, его «стоимость циркуляции». Она рассматривает селфи не как экзистенциальную цифровую монаду, ведущую нас все дальше и дальше к пустой сути Западного Я, а помещает его в социальную сеть взаимоотношений. Для Дин провокационный термин «коммунизм» – это отсылка к общему (и общинам), а не к какой-то репрессивной авангардистской партии, которая навязывает людям свою экономическую и политическую волю. В случае селфи «общее» означает что-то меньшее, чем полную коллективность; это «минимальное общее», или то, что раньше называлось массой или толпой. Как пишет Дин: «Многочисленные изображения в одном и том же формате селфи текут по экранам, как люди, мимо которых мы проходим, прогуливаясь вдоль дороги или по торговому центру. Когда мы загружаем селфи, мы уже подсознательно знаем, что кто-то может использовать это изображение вне контекста, когда для нас это будет наименее выгодно. Но мы все равно загружаем их – это часть огромной социальной практики, согласно которой селфи на самом деле изображает не меня; оно не касается меня как субъекта фотографии. Это моя имитация других и наша имитация друг друга. Воспринимать селфи как сингулярное изображение, извлеченное из контекста практики публикации селфи, – это как пытаться понять журнал, читая по слову в каждом номере».

Миланский политический экономист Алех Фоти менее крипто-оптимистичен: он связывает селфи с растущей прекаризацией, которая нуждается в дополнительной медиаоценке, чтобы удерживать неизбежную индивидуализированную тревогу на расстоянии. В электронном письме он писал мне: «Это культура голого, жадного самопродвижения. Моя картинка существует в социальных медиа – как и я сам. Более ранняя практика, когда звезды Голливуда фотографировали самих себя (то, что до появления смартфонов мы делали в фотобудках), распространилась на прекариат в целом: мы все – честолюбивые восходящие звездочки, нервно подкрашивающие наше изображение, чтобы сделать его более коммерчески притягательным. Селфимания свидетельствует об экзистенциальной неуверенности: кто я? Я действительно существую? Являюсь ли я тем, что передает мое изображение?» [223]

Для Фоти селфи – это в первую очередь инструмент для самопродвижения. «Значительная часть селфи публикуется для того, чтобы другие люди узнали о поездке в Европу или позавидовали отдыху в Антарктике, и таким образом способствует производству рыночного Я. Прекарий постоянно выставлен на продажу на рынках временного труда. Найм на работу все в большей степени основывается на нашем образе себя, который стал своеобразным аватаром абстрактной способности к символическому труду в аффективной экономике социальных медиа. Это все источение фальшивого счастья и самоудовлетворения. Никто не делает селфи, когда ему грустно или когда он зол; фильтры Snapchat заставляют тебя быть игривым и смешным». Активистам Фоти оставляет вечную надежду на то, что однажды зрачок камеры повернется к окружающему нас турбулентному миру. «Когда тысячи вертикальных экранов будут нацелены на спектакль множества (multitude), а не на твое прекарное Я, то это станет одним из верных знаков того, что восстание прекариата уже надвигается, будь то в Париже или в Гонконге».

Несколько лет назад независимая хорватская исследовательница медиа Ана Перайка возглавила магазин фототехники, ранее принадлежавший ее тяжело больному отцу и расположенный в небольшом приморском городке Сплит. Перайка только что закончила работу над своим исследованием селфи – эта тема привлекла ее именно в Сплите, где она каждый день была окружена толпами туристов. Я спросил ее о том, почему и как она использовала термин «нарциссизм» так вольготно [224]. По ее словам, «в мифе о Нарциссе мне показалось интересным то, что он был неправильно истолкован в контексте визуальной культуры – Нарцисс никогда не создавал автопортрет, он не нуждался в изображении, которое можно было бы хранить, а хотел просто увидеть активное отражение себя в воде, где все предыдущие изображения совершенно не актуальны, так как все находится в движении». Перайка отмечает, что нарциссизм был исключен из американского издания Диагностического и статистического руководства по психическим расстройствам и упоминается там только как симптом психопатического поведения. В то же самое время, фальшивый диагноз «селфитис» («расстройство», проявляющееся в зависимости от селфи) получил широкое употребление в медиасфере и в какой-то момент даже подавался как официально признанный Американской психиатрической ассоциацией, что, конечно, было ложью.

Какую концептуальную рамку мы можем применить для осмысления этих изображений, не заявляя при этом, что люди, делающие селфи, должны обратиться ко врачу, и не доказывая, что их освобожденный, сбалансированный стиль жизни является результатом применения подобных «инструментов для самоэкзаменации»? Как пишет Ана, «я придерживаюсь мнения, что мы вошли в третью культурную фазу нарциссизма, наиболее близкую к оригинальному мифу о Нарциссе, повествующему о полном самозабвении, которое можно было заметить в примерах из медиаарта, когда создавались совместные автопортреты. Они продемонстрировали, что нет никакого фиксированного Я, и Я можно обмениваться. Границ и интегративности Я больше не существует – не из-за селфи, а из-за медленной медиадеконструкции личных нужд и сценариев».

Всем известно, что мы делаем селфи в эпоху Сноудена.