– А что, если где-то есть другая женщина, нечто среднее между мной и Лиз?

Ее вопрос больно меня задевает, потому что я сам думал об этом. Неприятно в таком признаваться, но она права.

– Может, и есть. Но нет никакой гарантии, что я найду ее, и уж точно нет никакой гарантии, что она тоже в меня влюбится.

– Ты можешь заполучить любую.

– Это не значит, что я могу сделать так, чтобы она со мной осталась. Лиз мне изменяла. Это было в тот период, когда мы все еще пытались наладить совместную жизнь, прежде чем отказались от семейного психотерапевта, который мало чем нам помог, и обратились к адвокатам. Нет, я не прочел случайно какое-то письмо, которое мне не полагалось видеть, ничего такого. Она сама откровенно призналась. Это был какой-то парень, с которым они вместе работали, а призналась она мне по одной простой причине: она знала, что это причинит мне боль. И получилось все именно так. Я всегда знал, что ты никогда такого не сделаешь. Знал, что если мы помиримся, то есть шанс, что я однажды снова тебя потеряю, но если такое случится, это будет не из-за другого мужчины. Это будет из-за тебя самой. Из-за того, что творится в твоей голове. Ты можешь впустить меня до конца? Ты можешь мне прямо сказать, с чем ты борешься, что чувствуешь? Я уже почти обо всем сам догадался и хочу, чтобы ты знала: мне все равно, что иногда тебе нужна помощь.

– Тина сказала, что я, вероятно, страдаю какой-то формой аутизма. Высокофункциональное расстройство, но все же… Я могу пройти тест, чтобы узнать наверняка, но зачем? Он же ничего не изменит.

– Я тоже думаю, что никакого прока от него не будет. Какая от него польза?

– Тина сказала, что это поможет мне обрести покой.

– Тогда ты должна его пройти.

Анника колеблется.

– А вдруг окажется, что, пройдя обследование, я обнаружу, что не выпадаю за спектр нормального? Что я действительно больна. Не знаю, смогу ли я с этим справиться.

– Никакая ты не больная.

– Да ладно тебе, Джонатан. Всю свою жизнь я была просто образцовой девушкой со странностями. Дело не в том, что люди вроде меня не понимают, какими нас видят другие. Но для нас вы – странные, и мы – те, кто должен измениться, если хотим, чтобы нас воспринимали нормально.

– Ты преодолела много трудностей, чтобы стать такой, какая ты есть сейчас. Тебя преследовали и мучили. Тобой пытались воспользоваться. Просто сердце разрывается от мысли, что люди относятся к другим так ужасно.

– Я не хочу, чтобы ты был со мной, потому что тебе меня жаль.

– Я не испытываю к тебе жалости. Я тобой восхищаюсь. Требуется невероятная сила, чтобы сделать то, что сделала ты, и ты заслуживаешь каждой крупицы счастья, какая может тебе выпасть.

– Это наследственное. – Она произносит это спокойно.

– Я знаю это с того самого дня, как ты познакомила меня со своим отцом.

– Ты еще пожалеешь об этом. Целую жизнь с такой, как я. Завести со мной семью… На тебя свалится больше, чем ты ожидал. Так было с моей мамой.

Возможно, это самая интуитивная вещь, которую она когда-либо мне говорила. Вероятнее всего, Аннике трудно понять, что я чувствую, трудно сопереживать мне, но она вполне способна понять, что с ней творится.

– Сожалеть я буду на самом деле, только если упущу еще одну возможность узнать, есть ли у нас все необходимое, чтобы пройти этот путь. Мне казалось, мы выстроим совместную жизнь после колледжа, но ты передумала. Как по-твоему, не пора ли поговорить об этом? Потому что, если ты собираешься избегать всех трудностей и неприятных воспоминаний, я не знаю, как нам снова быть вместе. А я хочу этого. Очень хочу. Так ты сможешь?

Анника кивает.

– Я знаю, что вела себя неправильно, но я была так опустошена.

– Я знаю. Да и я тоже.

Я притягиваю ее к себе и прижимаюсь лбом к ее лбу, как делал много лет назад. Наши глаза закрыты, и мы сидим так, пока ее дыхание не замедляется, и я чувствую, как она вздыхает с облегчением.

– Ну давай же. Это же я, Анника.

– Всегда был только ты, – говорит она и прижимается губами к моим.

Мы можем поговорить позже. Мы и поговорим позже. Но сейчас я хочу только одного. Я ждал уже десять лет и больше не могу ждать.

Мы размыкаем губы и дарим друг другу глубокий поцелуй. Это не те поцелуи, которыми обмениваются на публике, и в них есть грубость, которой не было в колледже. Тогда я обращался с Анникой так осторожно, точно она из стекла и может разбиться. Теперь она стала сильнее. Возможно, она так не думает, но это так. Я вижу ее силу во многих вещах. Я чувствую, как ее руки сжимают мои.

Мы принимаем горизонтальное положение. Маленький диван не идеален для какой-либо сексуальной гимнастики, но это ничуть нам не мешает. Я вдыхаю волны ее аромата, зарываясь лицом в ее шею, пока целую ее. Анника выгибает спину, когда я снимаю с нее топ и лифчик. Я провожу большими пальцами по ее соскам, чуть нажимая, как делал всегда, и она стонет. У ее пышной юбки эластичный пояс, так что ее легко снять одним быстрым движением. То же самое и с ее бельем. Плевать, что диван неудобный, потому что теперь, когда она обнажена, я не хочу останавливаться ни на минуту. Анника раздвигает ноги, и я улыбаюсь – не только из-за открывшегося вида, но и потому, что это та девушка, которую я помню. Мне нравится, насколько она раскрывается со мной. Когда мы были моложе, нам потребовалось некоторое время, чтобы дойти до той стадии, когда Анника почувствовала себя достаточно комфортно, чтобы расслабиться со мной. Как только она это сделала, я понял, что она доверяет мне больше, чем кому-либо в мире. И правильно, потому что я никогда не дам ей повода думать иначе.

Не отрываясь от моих губ, Анника пытается раздеть меня. Это забавно, учитывая, как нам мешает короткий диван. Она продолжает сражаться с моей одеждой, потому что ей, как и мне, хочется, чтобы все получилось. Она обнимает меня за плечи, и я снова улыбаюсь, потому что она не забыла, как я люблю, когда ко мне прикасаются.

Пошарив на полу, я выуживаю из кармана джинсов бумажник. Я мог бы спросить Аннику, принимает ли она противозачаточные средства, но я бы все равно воспользовался презервативом, и не только ради безопасного секса. Если кто и поймет мои доводы, так это Анника.

На самом деле есть только одна позиция, в которой у нас, пожалуй, получится, и когда я тянусь к ней, она забирается сверху, как будто читает мои мысли, сжимает меня бедрами и опускается так быстро, что я издаю стон от наслаждения.

Я улыбаюсь Аннике.

– И ты еще утверждаешь, что никогда не знаешь, о чем я думаю?

Она тоже смеется, но наш смех затихает, слышен только мой шепот о том, как мне с ней хорошо, сколько времени прошло и как сильно я по ней скучал.

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне